Пионеры, или У истоков Сосквеганны (др. изд.)
Шрифт:
Он остановился в негодовании, чувствуя, что чья-то дружеская рука фамильярно ударила по плечу главного шерифа графства.
— С веселым Рождеством, кузен Дик, — сказал судья, незаметно подошедший к группе. — Как вижу, мне не мешает следить за своей дочкой, раз ты оказываешься таким любезным кавалером. Прилично ли водить леди на такие зрелища?
— Это ее собственная прихоть! — воскликнул шериф, раздосадованный тем, что не ему первому удалось поздравить домашних с праздником. — Я повел ее, чтобы показать ей улучшения, но при первом же звуке выстрелов она помчалась сюда по снегу, точно воспитывалась в лагере, а не в перворазрядном пансионе. Я думаю, судья
— Что же, сэр, так как вы — шериф графства, то ваша обязанность рассмотреть это дело, — с улыбкою возразил Мармадюк. — Я вижу, что Бесс исполнила мое поручение, и надеюсь, что оно встретило благоприятный прием.
Ричард взглянул на конверт, который держал в руке, и его раздражение сразу исчезло.
— Ах, Дюк, дорогой кузен! — сказал он. — Отойдем немного в сторону, мне нужно что-то сказать тебе.
Шериф отвел Мармадюка в кусты и продолжал:
— Во-первых, Дюк, позволь мне поблагодарить тебя за дружеское ходатайство перед советом и губернатором, без чего, я уверен, самая крупная заслуга осталась бы неоцененной. Но мы дети родных сестер, и ты можешь распоряжаться мною, как своей лошадью: ездить на мне или запрягать меня, Дюк, я на все готов для тебя. Но, по моему скромному мнению, не мешает следить за молодым товарищем Кожаного Чулка. Он обнаруживает опасное пристрастие к индейкам.
— Предоставь его моим попечениям, Дик, — сказал судья. — Я излечу его от этого пристрастия, удовлетворяя его аппетит. Мне хотелось поговорить с ним. Пойдем к стрелкам.
ГЛАВА XVII
Взяв под руку свою дочь, судья Темпль подошел к молодому человеку, который стоял, опираясь на ружье, и задумчиво глядел на индейку, лежавшую у его ног. Присутствие судьи не прекратило состязания, и теперь разгорелся громкий и шумный спор по поводу условий стрельбы в индейку гораздо худшего качества, чем предыдущая. Только Кожаный Чулок и могикан оставались возле своего товарища.
— Я жестоко обидел вас, мистер Эдвардс, — начал судья, но внезапно остановился, пораженный резким и необъяснимым движением молодого человека, вздрогнувшего при этом обращении.
Судья подождал немного и, видя, что волнение юноши понемногу улеглось, продолжал:
— Но, к счастью, я имею возможность до некоторой степени вознаградить вас за то, что сделал. Мой родственник, Ричард Джонсон, получил назначение, которое не позволяет ему в будущем оставаться моим помощником и лишает меня возможности пользоваться его пером. Ваши манеры, несмотря на внешность, достаточно доказывают ваше образование, а раненое плечо не позволяет тебе работать. (Мармадюк, увлекаясь, бессознательно для себя самого перешел к фамильярному обращению квакеров.) Мой дом открыт для тебя, молодой человек! В этой новой стране мы не питаем подозрительности к незнакомым. Сделайся моим помощником, хотя бы на этот год, и позволь мне назначить тебе вознаграждение, которого будут заслуживать твои труды.
По-видимому, ни в предложении, ни в манерах судьи не было ничего такого, что могло бы объяснить отвращение, граничившее с ненавистью, с каким молодой человек слушал его слова. Однако, сделав над собой усилие, он ответил спокойно:
— Я готов был бы служить вам, сэр, или кому угодно за приличное вознаграждение, так как не стану скрывать, что мои обстоятельства плохи, хуже даже, чем можно подумать по моей внешности, но я боюсь, что новые обязанности помешают
— Изволите видеть, кузина Бесс, — шепнул Ричард Елизавете, которая немного отошла от говоривших, — это естественное отвращение метисов к культурной жизни. Их привязанность к дикому, бродяжническому состоянию, я думаю, непобедима.
— Это очень неверное существование, — сказал Мармадюк, не слышавший замечания шерифа, — оно может навлечь на тебя зло хуже твоих теперешних невзгод. Поверь мне, друг, я опытнее тебя, и я говорю тебе, что бродячая охотничья жизнь очень плохо обеспечивает человека.
— Нет, нет, судья, — перебил Кожаный Чулок, на которого судья до сих пор не обращал внимания, — возьмите его к себе в дом, если хотите, но говорите ему правду. Я прожил в лесах сорок лет, пять лет провел в такой чаще, где не попадалось расчистки шире той, что бывает от бурелома, а найдите-ка человека, который бы в шестьдесят восемь лет добывал средства к жизни так легко, как я, несмотря на все ваши расчистки и законы об оленях. Что же до честности или справедливости, то я не спасую перед самым длиннополым проповедником во всем вашем округе.
— Ты — исключение, Кожаный Чулок, — возразил судья, благодушно кивая охотнику, — так как отличаешься умеренностью, необычайной для твоих сотоварищей, и здоровьем, против которого бессильны годы. Но этот юноша создан из материала слишком хрупкого, чтобы растрачивать его в лесах. Прошу тебя, живи в моей семье по крайней мере до тех пор, пока выздоровеет твоя рука. Моя дочь, хозяйка моего дома, подтвердит, что мы рады тебя принять.
— Конечно, — сказала Елизавета, живость которой умерялась естественной сдержанностью, — наш дом открыт для всякого нуждающегося, а тем более для того, кто пострадал по нашей вине.
— Да, — сказал Ричард, — а если вы охотник до индеек, молодой человек, то их довольно в нашем птичнике, и притом наилучшего качества, могу вас уверить!
Найдя такую «искусную» поддержку, Мармадюк продолжал настаивать. Он подробно объяснил, какие именно обязанности возлагаются на его помощника, как велико вознаграждение, перечислил все пункты, которые считаются важными у деловых людей. Молодой человек слушал с заметным волнением. В душе его, очевидно, происходила борьба. По временам он как будто хотел согласиться, но затем на его лице снова появлялось выражение необъяснимого отвращения, точно черная туча в ясный день.
Индеец прислушивался к предложениям судьи с интересом, возраставшим при каждом слове. Понемногу он придвинулся поближе к группе, и когда его зоркий взгляд заметил на лице молодого товарища желание согласиться, он внезапно стряхнул с себя выражение стыда и смущения и, приняв гордую осанку индейского воина, с достоинством подошел к говорившим и сказал:
— Послушайте вашего отца, его слова — слова опытности. Пусть Молодой Орел и Великий Вождь едят за одним столом, пусть они спят под одной кровлей, не опасаясь друг друга. Дети Микуона не любят крови; они справедливы и хотят поступать справедливо. Солнце должно взойти не раз, прежде чем люди соединятся в одну семью, это дело не одного дня, а многих зим. Минги и делаваы, — прирожденные враги; их кровь никогда не смешивается в одном вигваме; она никогда не прольется за общее дело в битве. Но что делает врагами брата Микуона и Молодого Орла? Они одного племени, их отцы и матери одни и те же. Научись ждать, сын мой! Ты — делавар, а индейский вождь умеет быть терпеливым.