Пип-шоу

Старлинг Изабелла

— Разве они не позаботились о тебе? — спросила Бебе дрожащим, обеспокоенным голосом. — Разве их не волновало, что о тебе не заботились должным образом?

— Если они и волновались, — продолжал я, — то они этого точно не показывали. Я жил в этой дыре с ними, пока мне не исполнилось двенадцать лет. Потом у моей мамы обнаружили рак.

Бебе ахнула от моих слов, и я ободряюще сжал ее руку. Теперь все было позади, но, если бы не призраки моего прошлого, я бы уже давно жил дальше.

— Она быстро умерла, — сказал я. — А ее парень становился все более и более агрессивным. Должно быть, прошло две недели

после ее смерти, когда он выгнал меня. Мне было всего двенадцать лет.

— Майлз, — вздохнула Бебе, выражение ее лица выражало ужас.

Задним умом я понимал, насколько душераздирающей была эта история. Я знал, что так нельзя обращаться с детьми, да и вообще с кем бы то ни было. Но я никогда не рассказывал эту историю. Никогда ни с кем не делился болью своего прошлого. И почему-то это было похоже на гребаное облегчение. Как будто я наконец-то выдохнул после долгих лет задержки дыхания.

— Все в порядке, — сказал я. — Я провел на улице всего несколько ночей. Потом связался с тетей и переехал к ней на время. Но я уже был… в жопе. Сломлен. То, что произошло, сформировало меня, и это начало проявляться.

Вот тут-то и наступила трудная часть, и я почувствовал себя глубоко смущенным, вынужденный рассказать ей о своей мерзкой привычке. Но тут до меня дошло, что я оставил замусоренную комнату открытой, когда у меня случился приступ паники. Быстрый взгляд в коридор показал, что теперь она была плотно закрыта, нигде не было и следа моей слабости.

— Я так привык к этому, — сказал я дрожащим голосом. — Мусор, беспорядок. Когда я жил в трейлерном парке, было совершенно нормально находиться в окружении такого дерьма, и я… я думаю, часть этого осталась здесь. Чувствовал себя странно, если не был окружен этим… Если у меня не было уголка для себя, маленького уголка, где я мог бы спрятаться за грязью, как это было в трейлере.

— У тебя своя комната? — спросила Бебе, и я пожал плечами.

— Не совсем, в переполненном доме не было возможности сделать это, — объяснил я. — Но у меня был небольшой уголок в подвале, и он превратился из кладовки в чертову… святыню той жизни, которой я жил раньше. Нашел в нем утешение. Собирал использованные пивные банки, грязные гребаные коробки из-под пиццы, строил крепости из этого хлама. Я был подавленным ребенком, не знал, как взаимодействовать с другими.

— Ты чувствовал себя в безопасности? — поинтересовалась она, и я кивнул, не пытаясь скрыть удивление. Бебе поняла.

— Моя тетя узнала, — наконец, смог признаться я. — Вскоре после этого, может быть, когда мне было шестнадцать или около того. Она назвала это моим маленьким грязным секретом, заставив меня чертовски стыдиться этого. Угрожала вышвырнуть меня из дома, если я не прекращу… Но я не смог. И она осталась верна своему слову.

Глаза Бебе наполнялись слезами, но я отчаянно пытался сказать ей, что все было не так плохо, как могло показаться из того, что я рассказывал. Но, конечно, мы оба знали, что это было бы откровенной гребаной ложью. Моя жизнь была сплошным беспорядком.

— Она отправила меня жить к бабушке, — наконец сказал я. — Я ее почти не знал. Она была папиной мамой, и она была чертовски строгой.

Я усмехнулся, вспомнив женщину, которая определила многое в моей жизни. Ее звали Долорес, и она была бывшей школьной

учительницей, строгой и старой школы во всем, что она делала.

— Я жил с ней до восемнадцати лет, — продолжал я. — Она была замечательной, но не такая, как все. Мы не были очень привязаны друг к другу, но она полностью поддерживала меня. Она купила мне мою первую камеру, научила использовать световую комнату в школе, потянув за некоторые ниточки из своих собственных преподавательских дней.

— Она была учительницей? — спросила Бебе, и я кивнул. — Она звучит потрясающе.

— Была, — сказал я просто, ясно давая понять, что ее больше нет.

Когда Бебе посмотрела на меня, я пожал плечами и сглотнул.

— Она была намного старше. Она мирно умерла во сне, когда мне было восемнадцать. Но она сделала одну вещь, прежде чем покинуть меня, и я всегда был благодарен ей за это. В отличие от мамы или тети, бабушка верила, что папа был невиновен, и потратила большую часть своей жизни на то, чтобы доказать это.

Бебе обняла меня, и я притянул ее ближе, вдыхая ее пьянящий аромат, пока я продолжал, мой голос был шепотом у ее уха.

— Через несколько месяцев после смерти бабушки я получил официальное посмертное помилование отца, — объяснил я. — Вместе с большой компенсацией. Я использовал ее, чтобы купить эту квартиру и переехал сюда около десяти лет назад. Я возлагал на это место такие чертовски большие надежды.

Бебе потянула меня за руку к себе, призывая продолжать смотреть на нее.

— Наверное, я просто сдался, — признался я. — С годами мне становилось все хуже и хуже. Единственное хобби, которым я занимался, была фотография. И я все реже и реже покидал квартиру, пока не оказался прикован к ней. Пока не стало слишком поздно.

— Мне так жаль, — вздохнула Бебе, ее слова были едва различимы, настолько они были тихими.

Но они значили для меня весь мир. А еще больше значило то, что я рассказал ей свою историю, которой ни с кем не делился до Бебе. Она была именно тем человеком, которому нужно было рассказать, и я почувствовал, что избавился от огромного бремени. Оставалась только одна вещь, один грязный секрет, которым можно было поделиться с моей девочкой.

— Я… — начал я, мои слова болезненно оборвались. — Ты ведь знаешь, что я в полном раздрае, верно?

Бебе повернулась в моих объятиях, устремив свои глубокие темные глаза в мои. Она не сказала ни слова, просто смотрела на меня, и мне казалось, что она смотрит прямо в мою гребаную душу.

— У меня бывают приступы паники и тревоги, — продолжил я. — Я принимаю лекарства — антидепрессанты и антипсихотики. Но есть еще одна привычка, о которой ты не знаешь.

— Мне кажется, я знаю, — прошептала Бебе, и настал мой черед уставиться на нее. — Я видела это… Маленькая комната.

У меня кровь застыла в жилах, когда я подумал об этом. Вонь, грязная маленькая комната, воплощение моего стыда. Но потом я подумал о другом — о том, что Бебе все еще была там, прямо в моих объятиях. Она видела это и не ушла. Не осудила меня. Она осталась, чтобы выслушать мои объяснения, не переставая спрашивать меня самого. Бебе знала, что я доверяю ей достаточно, чтобы в конце концов все ей рассказать. Мое сердце чуть не разорвалось от любви, которую я испытывал к ней в тот момент.