Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Щедрость сердца. Том VII
Шрифт:
— А Цербер?
— Да, это сорвет его работу с ней. Тогда разреши принимать материалы мне.
Степан, удивленно:
— А дальше? Везти их из Германии, чтобы передать в другую резидентуру?
— Конечно, везти из Германии и сдать их в резидентуру Петра. Для Роя риск был бы невелик: у него дипломатический паспорт и его на границе не осматривают.
— Я не могу доверить ему перевозку, он стал ненадежен. Материалы придется везти тебе, Иштван. У тебя есть портфель с двойной стенкой?
— Есть. Но я не могу им воспользоваться:
— Центр пока не разрешил их перефотографировать: бумаги Роя слишком ценны, и Центр желает иметь их в подлиннике.
— Да, ролик пленки — худшая из улик. Я повезу бумаги совершенно открыто: это будет ставка на нахальство.
— Смотри, Иштван, не сорвись! По крайней мере, обставь всю бутафорию, продумай все до мелочей! Помни: на первой странице стоит штамп: «Совершенно секретно». Эти два слова означают твою смерть.
Купе «люкс» международного экспресса. Иштван, одетый под финансиста, сидит, обложенный газетами разных стран, и красным карандашом что-то отмечает на биржевых таблицах. Перед ним на столике рядом с бутылкой минеральной воды, стаканом и недокуренной сигарой лежит аккуратная стопка документов казенного формата. Иштван внешне спокоен, но внутреннее напряжение выдают его глаза, с трудом отрывающиеся от двери и широко открытые. Дверь купе быстро открывается. На пороге рослый эсэсовец и старичок в зеленом мундире таможенника.
— Дойче гренце. Цолльконтроле! — негромко говорит старичок и берет под козырек.
Иштван не спеша откладывает на диван газету таблицей с отметками биржевых курсов вверх, так, чтобы быстрый взгляд эсэсовца сразу определил личность и положение пассажира. Левой рукой он показывает на небольшой дорогой саквояж, уже услужливо открытый, и произносит равнодушно: «Пожалуйста!» — а правой рукой берет со столика кипу бумаг и начинает их читать. Старичок заглядывает в саквояж, говорит «Благодарю» и выходит в коридор. Эсэсовец готов уже последовать за ним и вдруг, повинуясь какому-то внутреннему импульсу, бесцеремонно берет из рук Иштвана пачку документов Роя. Грубо:
— Что это?
— Вы же видите: банковские бумаги, — спокойно отвечает Иштван.
Эсэсовец, обшарив глазами купе и Иштвана, не спеша поднимает кипу бумаг к глазам. До провала осталась одна секунда.
— Однако, господин офицер, вы не отличаетесь обычной вежливостью германских военных.
Эсэсовец опускает руку и переводит взгляд на Иштвана.
— Это почему?
— Вы взяли торговые документы из рук пассажира, даже не извинившись.
— Простите, я не спал ночь и чувствую себя неважно.
Он снова поднимает руку и готовится опустить глаза на первый лист дипломатических депеш. До провала снова одна секунда.
— Я полагаю, — чеканит Иштван размеренно и жестко, чувствующий себя плохо человек выполнять почетную и ответственную обязанность офицера-пограничника не должен.
Эсэсовец
— Вы правы, майн герр, но у нас времени мало, а работы много. Нам не дают возможности болеть.
Эсэсовец нарочито громко хлопает дверью купе. Иштван неподвижно сидит минуту, потом вздыхает, вынимает платок и вытирает пот с лица и шеи.
Теплый августовский день на взморье. У воды сидят на старой опрокинутой лодке Иштван и Лёвушка. Оба сняли ботинки, завернули брюки и с наслаждением болтают ногами в воде. Мимо бегают по воде дети и брызгают друг на друга. Веселый хохот.
Лёвушка горячо:
— Черт возьми, Иштван, не могу в последние дни читать газеты — стыдно и завидно.
— Не кричи. Лева. Кругом люди.
Лёвушка уже увлекся и машет руками:
— Завидно, что в Китае другие дерутся, а не мы. Стыдно, мы полощем ножки, а герои грудью идут на самураев!
Иштван хмуро:
— Не скажи такое при Сергее и его выводке птенцов. Мы уже едва их держим. Они молодые, им простительно видеть вещи без перспективы. А тебе, Лёвушка, не к лицу такие слова: ты — коммунист со стажем, с тебя другой спрос! Бойцы собьют с самураев спесь, и на нашей границе опять станет тихо. Лёвушка, заметь себе, мы с тобой не на границе, а за границей. Слышишь — за! Мы в стане врагов, мы — разведчики, надо этим гордиться!
Уютная гостиная барона и баронессы фон Голльбах-Ос-тенфельзен. Поздний вечер. За шторами и витражами окон ровное и глухое ворчание осеннего дождя. Рой лежит в кресле мертвецки пьяный. Люция ломает руки в отчаянии, Сергей растерянно мечется между ними.
Люция:
— Его пока не выгнали, а просто переместили на худшую должность — раскладывать почту в отделение дипкурьеров. Но ведь Эрих — математик, его дело — составлять новые коды и шифры! Он — не рядовой курьер, а аристократ древнейшего рода и государственный советник! Для меня это ужасно, граф!
Сергей, двусмысленно улыбнувшись:
— И для меня, баронесса! Даю честное слово!
— Мой супруг наносит мне тяжелый удар!
Сергей вполне искренно:
— И мне тоже! И еще какой!
Сергей поднимает неподвижное тело Роя, как мешок перекидывает его через плечо и несет в дверь и на лестницу.
— Оставьте этого негодяя здесь, граф! Прислуга скоро вернется!
— Нет, я в ответе перед Дрезденским банком. Мы заботимся о наших клиентах, как о детях. Я уложу барона в постель, а вы сейчас же вызывайте врача! Я не могу ждать; барон должен быть поскорее поставлен на ноги!
Баронесса одна. Берет трубку телефона. На лестнице грохот. Пьяное пение. Баронесса:
— Граф — человек большого сердца! Но в чем же здесь дело? Что сталось с Эрихом? Не влюблен ли он? Куда идут у нас деньги? Не поговорить ли мне с штурмфюрером Кем-пнером? Эта гиена должна все знать — ведь она питается падалью!