Пирамида не-творчества. Вневременн?я родословная таланта. Том 1.
Шрифт:
«По рассказам, английский живописец Томас Гейнсборо (1727–1788), придерживавшийся в искусстве стилевого направлении рококо, в детстве часто прогуливал уроки, прятался в лесу и по памяти рисовал портреты знакомых» (из книги Т.Мейснера «Вундеркинды: Реализованные и нереализованные способности», ФРГ, 1991 г.).
Один из педагогов Йельского университета (США) вспоминал, что Джеймс Купер (1789–1851) «был довольно своенравен, терпеть не мог серьезного ученья, особенно отвлеченных наук, и без памяти любил читать романы и забавные повести».
«Джордж Гордон Байрон (1788–1824) в гимназии учился плохо. Его сестра Мери Грей, читавшая ему псалмы и Библию, принесла ему более пользы, чем гимназические учителя. В 1799 году 11-летний Байрон поступил в школу доктора Глени, где пробыл два года… Все это время он учился очень мало…мертвые языки и древность
«Писатель В.Вересаев собрал многочисленные письменные отзывы, аттестации, свидетельства о юном воспитаннике Царскосельского лицея Александре Пушкине (1799–1837). Получился удивительный групповой портрет педагогов, наставников, надзирателей, директора, портрет, конечно, карикатурный. Вот что они записали, пока Александр Пушкин был учеником этого лучшего учебного заведения тогдашней России. Надзиратель по учебной и нравственной части М.Пилецкий давал официальный отзыв: «Пушкин (Александр), 13 лет. Имеет более блистательные, нежели основательные дарования, более пылкий и тонкий, нежели глубокий ум. Прилежание его к чтению посредственное, ибо трудолюбие не сделалось еще его добродетелью… Знания его вообще поверхностны, хотя начинают несколько привыкать к основательному размышлению…» Преподаватель математики Я.Карцев в ноябре 1812 года писал: «Очень ленив, в классе не внимателен и не скромен, способностей плохих, имеет остроту, но, к сожалению, только для пустословия, успевая весьма посредственно»… Директор Лицея Е.Энгельгардт в марте 1816 года дал официальный отзыв о своем ученике: «Высшая и конечная цель Пушкина – блистать, и именно поэзией; но едва ли найдет она у него прочное основание, потому что он боится всякого серьезного учения, и его ум, не имея ни проницательности, ни глубины, совершенно поверхностный, французский ум. Это еще самое лучшее, что можно сказать о Пушкине. Его сердце холодно и пусто, в нем нет ни любви, ни религии; может быть, оно так пусто, как никогда еще не бывало юношеское сердце…». А сам Пушкин писал:
«В те дни, когда в садах ЛицеяЯ безмятежно расцветал,Читал охотно Апулея,А Цицерона не читал…»«Успехами в учебе Оноре де Бальзак (1799–1850) не блистал. Директор Вандомского коллежа (Франция, 1806–1813 гг.) отмечал, что единственной его замечательной чертой было то, что в нем не было ничего замечательного…» (из статьи Г.Храповицкой «Оноре де Бальзак», российск. публ. 2003 г.). «Он учился плохо, не получал никаких наград, учителя жаловались на него, и родители во все время свидания бранили и упрекала его» (из очерка А.Анненской «О. де Бальзак, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1895 г.).
Живописец Александр Иванов (1806–1858) не мог похвастаться своими школьными успехами. В классах «бросалась в глаза неспособность быстро соображать при заучивании наизусть, явная малоодаренность к словесным наукам».
«На девятом году жизни Чарльз Дарвин (1809–1882) поступил в элементарную школу, а спустя год перешел в гимназию доктора Бетлера. Он оказался весьма посредственным учеником. Здесь налегали главным образом на классические языки, словесность и т. п., предметы, к которым у Дарвина не оказалось ни охоты, ни способностей… В 1825 году Дарвин поступил в Эдинбургский университет, где оставался два года, подготовляясь к медицинской карьере, но безуспешно. Тогда он решил сделаться священником, для чего поступил в Кембридж. Но здесь он окончил курс без всяких отличий, в числе многих. Мнение Дарвина о своих интеллектуальных способностях было весьма скромным: «У меня нет быстроты восприятия или природной мудрости, свойственных некоторым личностям… Моя способность быстро воспринимать значительный и абстрактный поток мысли довольно ограниченна. Более того, я никогда не проявлял успехов в математике. Моя память довольно обширна, но не совсем точна. Кроме того, она отличалась слабостью в том отношении, что я почти никогда не мог запомнить больше
Репутация нерадивого ученика прочно закрепилась за французским математиком Эваристом Галуа (1811–1832). «Всегда занят посторонними делами. С каждым днем становится все хуже», – писал настоятель парижского лицея Дуй де Гран. А на вступительных экзаменах в подготовительную школу учитель физики, оставил о нем просто уничтожающий отзыв: «Галуа – единственный, кто отвечал мне плохо. Он ничего не знает. Очень сомневаюсь, что из него когда-нибудь получится хороший преподаватель».
Луи Пастера (1822–1895) школьные преподаватели уверяли, что он просто не способен понять химию.
«Успехи Джеймса Максвелла (1831–1879) в Эдинбургском университете были далеко не блестящи (в первый год обучения, 1841-42 гг. – Е.М.). Учитель греческого мистер Кармайкл считал своей первой задачей рассаживать учеников в соответствии с их школьными успехами, и Джеймс никогда не сидел впереди. Он сидел где-нибудь в средних или даже задних рядах и под ритмическое бормотание думал о чем-то своем. Он легко мог бы выполнять задания лучше, но дух соревнования в малоприятных занятиях был для него глубоко чуждым. В изучаемых греческих глаголах он видел лишь трупы слов, останки мертвого языка. Учеба шла все хуже и хуже, он отсаживался все дальше и дальше назад, ко все более и более агрессивным соседям, отдававшим все свои силы и способности издевательству над Джеймсом» (из книги В.Карцева «Максвелл», СССР, 1976 г.).
«Будущий французский живописец Эдуард Мане (1832–1883) по всем предметам плетется в хвосте 5-го класса. Вот, к примеру, латынь: среди 62-х учеников он ни разу не занял места ближе 42-го, а порой даже скатывался до 58-го. И так почти по всем предметам… Уроки – слабо, внеклассные занятия – слабо, только по рисунку – очень хорошо. Результаты конкурсных экзаменов в Мореходную школу более чем неудовлетворительны…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).
«1 марта 1858 года Эмиль Золя (1840–1902) поступает в парижский лицей Сен-Луи… Он здесь такой же «чужак», каким был когда-то в Эксе (в подготовительном коллеже – Е.М.). Всех смешит произношение Золя; и снова, больше чем когда-либо, ему ставят в вину его бедность… С презрительной жестокостью смотрят столичные юнцы на этого запуганного или тупицу, который, в свои 18 лет во втором классе едва тащится в хвосте…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.). «Тоска по Эксу была столь огромна, что Золя почти ничего не делал. Из первых учеников коллежа он вдруг стал, по словам П.Алексиса, пятнадцатый, двадцатым…» (из книги А.Дузикова «Золя», СССР, 1969 г.). «…Откуда свалился этот недотепа? С луны, что ли? Ничего он не знает – ни новой литературы, о которой все говорят, ни искусства, ни театра, он даже не в курсе скандальных историй полусвета. Они подавляют его своим превосходством. Пришибленный, он замыкается в себе, совершенно перестает работать, не готовит заданий, не учит уроков; вчера еще первый ученик, он отступает в ряды самых последних, снова становится тем ничем, каким был когда-то… На письменном экзамене Золя занимает второе место. Теперь ему остается только сдать устные экзамены. К сожалению, испытания проходят неудачно. Во-первых, он не знает дату смерти Карла Великого; во-вторых, экзаменатор по французской литературе счел, что суждения Золя о творчестве Лафонтена идут в разрез с общепринятыми взглядами: полный провал…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).
«Школа Валь-де-Грас, где учился Огюст Роден (1840–1917), состояла, при семинарии, и обучение закону Божьему составляло основу программы. Огюст с трудом усваивал Священное писание. Кроме того, в школе преподавали арифметику, которую Огюст не понимал, латынь, которую он ненавидел, а также чтение и чистописание. У Огюста получались одни каракули, он был неспособен написать хоть одно слово правильно. Преподавали также географию и историю, которые ему нравились, но в которых он не преуспевал из-за своей близорукости, и грамматику, казавшуюся ему невообразимым хаосом» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).