Пирамида
Шрифт:
Я осторожно тронул ее за плечо:
– Оля, не уходи от нас. Нам будет плохо без тебя. Да и тебе без нас.
Ольга вымученно улыбнулась:
– Что мне без вас будет плохо – это уж точно. Я не знаю, Дима, как дальше будет. Вряд ли я смогу… – Она покачала головой и глубоко вздохнула. – Ну, прощай. Пожалуйста, ничего не говори Ольфу о нашем разговоре.
Она поцеловала меня и легонько оттолкнула.
– Провожать меня не нужно.
И она ушла.
Ольф вернулся в первом часу ночи, и минут пятнадцать в его комнате было очень тихо. Потом он вошел ко мне в наполовину
– Когда она была здесь?
– Утром, часов в десять.
– К тебе заходила?
– Да.
– И что говорила?
– Сказала, что уезжает. Что все написала тебе. Попрощалась и ушла.
Он задумался и машинально затянулся погасшей сигаретой. Он был в каком-то странном оцепенении, необычном для него, мне очень не нравилось, какое у него лицо – застывшее, неподвижное. Я зажег спичку и поднес ему, он машинально прикурил и встал.
– Пойду спать.
Утром он куда-то ушел и пропадал до вечера, и я боялся, что он сорвется и выкинет что-нибудь. Но он вернулся спокойный, только весь грязный и усталый.
– Есть неплохой калым, Кайданов.
Мы давно уже решили, что после сессии где-нибудь основательно поработаем – у обоих были долги, да и хотелось съездить куда-нибудь хотя бы недели на две и как следует отдохнуть.
– Симпатичный подвальчик в одном горящем доме в Новых Черемушках, – рассказывает Ольф. – Если до пятого июля мы забетонируем его, получим неплохую валюту. Но поработать придется здорово.
– Когда начнем?
– Завтра. Подъем в шесть.
Нам и раньше приходилось заниматься бетонированием, но я уже забыл, как это тяжело. Вечером, после первого дня работы, когда мы пришли в столовую, я низко нагнулся над тарелкой – у меня так дрожали руки, что суп выплескивался из ложки. Ольф был покрепче меня, но и он выглядел совершенно измотанным.
– Ничего, – бодро заявил он, когда мы поднимались к себе. – Две недельки – и потом до самой осени никаких забот.
Мы закончили работу к пятому июля. Но эти две недели потом вспоминались как один сплошной день с короткими перерывами для сна и еды. Мы вставали рано утром, торопливо завтракали и с первым автобусом отправлялись на стройку. Дожидаясь, когда придет машина с бетоном, выкуривали по сигарете и ныряли в черную сырую пасть подвала. Дни стояли жаркие, но по утрам там всегда бывало холодно. Мы снимали с себя все, оставались в плавках и дрожали от озноба, но уже через несколько минут становилось жарко. И так шел день за днем.
В один из таких дней я получил письмо от брата. Писали мы друг другу редко – раз в два-три месяца. Особых событий у Леонида не было, а у меня ни разу не возникало желания рассказать ему о своих бедах.
И это письмо было обычным: на работе все нормально, дети здоровы, жена недавно болела, но сейчас уже поправилась, и приветы от знакомых, которых я уже почти не помнил.
Я быстренько проглядел письмо, сунул его в ящик стола и тут же забыл о нем.
Я наткнулся на это письмо через два дня после того, как мы закончили с подвалом, отоспались, и я собирался сесть за работу. Я почему-то еще раз прочел его и задумался.
14
Ольф
– Ты что, переспал? – спросил наконец Ольф.
– Чего это ты? – с недоумением взглянул на него Дмитрий.
– Да говоришь как-то… не по-кайдановски.
Дмитрий помолчал и вдруг спросил:
– Слушай, а тебе не хочется к себе домой съездить?
– Куда это – домой? – не понял Ольф.
– Ну, к себе на родину, в Приморье.
– Ха! – удивился Ольф и крутнул головой. – Да ты, я гляжу, комик. При наших-то богатствах мне только и делать, что на край света ездить. Одна дорога в две сотни станет, и то если поездом, да еще три недели потеряешь.
– Но тебе ведь и не хочется.
– И это верно, – согласился Ольф. – Да ведь от дома моего одно название осталось. С отчимом мы всегда прохладно жили, а еще к кому туда ехать?
– Но ты же все-таки родился там, вырос. Неужели не тянет побывать там?
– Вон ты о чем… – протянул Ольф. – Сначала тянуло, особенно в первый год. Как-то все… мелко и тесно казалось после тайги и моря. Съездить хотелось, конечно. А потом сообразил, что незачем бередить себя – все равно, пока не кончу, побывать там не удастся. Ну и стал забывать потихоньку. Сейчас если и вспоминаю, то мимоходом, когда по радио сводку погоды слушаю… А с чего ты этот разговор затеял? Вспомнил свой райгородишко?
– Вспомнил, – вздохнул Дмитрий. – Прочел братово письмо – и что-то невесело стало.
– Случилось у него что-нибудь?
– Да ничего у него не случилось, – с досадой сказал Дмитрий. – И почему обязательно должно что-то случиться, чтобы вспомнить о городе, в котором прожил двадцать лет?
– Да ты не злись.
– Не злюсь я, – тоскливо посмотрел на него Дмитрии. – Но видишь ли, какая вещь получается… Брат ведь он мне. По идее должен он быть мне самым близким человеком, сам знаешь, родных, кроме него, у меня никого нет. Ведь столько лет вместе прожили. А что на самом деле? Разъехались, и вспоминаю я о нем, только когда письма получаю, да и в письмах этих – одни «здравствуй» и «прощай». Я о нем ничего не знаю, он обо мне. И мать я уже почти не помню, а ведь всего пять лет прошло, как она умерла. Тебе не кажется, что есть что-то не совсем естественное в этой нашей забывчивости?
– Ну, не так уж это странно, – возразил Ольф. – Не знаю, как ты, но я в своем поселке жил и во сне видел, как бы уехать оттуда. Я только потому и в училище пошел, чтобы обратно не возвращаться.
– Да я не о том, – поморщился Дмитрий. – Я и сам рвался поскорее уехать. Но вот уехали, пять лет уже здесь живем, знаем, что в эту глушь нам возвращаться не надо, но ведь с этой глушью столько всего связано и хорошего, и плохого, ведь это часть нашей жизни, и немалая часть. Почему мы должны забывать о ней? Почему мы должны быть людьми ниоткуда и делать вид, что настоящая наша жизнь началась только здесь, пять лет назад?