Пирамида
Шрифт:
Оставалось еще одно слабое утешение. Нужно просмотреть все сначала, всю работу, и, если необходимо, заменить теорию Редже чем-нибудь другим. Ведь это же всего один из инструментов, которыми я пользовался. Очень важный и изрядно сложный инструмент, но в принципе вполне заменимый. Нужно только как следует поработать, чтобы найти полноценную замену. Может быть, заменить теорию Редже методом дисперсионных соотношений. Он ведь уже не раз выручал меня. Я усмехнулся. Как следует поработать! Сейчас даже трудно представить, как много будет этой работы. А все-таки – сколько? Год? Вполне возможно. Всего один год – много это или мало? Чтобы вернуться к тому, на чем остановился сейчас, – убийственно много. А там будет еще одна конференция и, может быть, еще одно сообщение о кончине
Я машинально перелистывал отчет, иногда читал две-три строчки, приглядывался к формулам, и мне было как-то уж очень спокойно. Как будто и не случилось ничего…
Взгляд мой скользнул по картинке. Странно было видеть ее после сотен формул, уравнений, графиков… Я стал разглядывать ее. Семь человеческих фигур с лопатами в руках на дне разрытой ими ямы. Все окружили небольшую пирамиду и задумчиво смотрели на нее. И подпись: «Если это то, что я думаю, то давайте засыплем и забудем все». Я стал читать весь текст. Это было заключительное слово председателя конференции. А картинка символически изображала настроение, царившее в Стэнфорде. Пирамида – это и была теория элементарных частиц. «Если это то, что я думаю, то давайте засыплем и забудем все». А вы, оказывается, шутники, господа теоретики. Правда, ваш юмор несколько мрачноват. Ну что ж, и это утешение. По крайней мере, не мне одному страшно… Все, с меня хватит.
Я захлопнул отчет, пошел к Аркадию. Он лежал на диване и курил. Я небрежно шлепнул отчетом о стол и сел у него в ногах.
– Ну? – спросил он. – И что же ты собираешься делать?
Я пожал плечами.
– Не знаю. Наверно, жить.
Он внимательно посмотрел на меня и улыбнулся:
– Простите, а что же ты делал раньше?
– Раньше? – серьезно переспросил я его. – Сейчас подумаю. Первые девятнадцать лет я почти ничего не делал. Сначала получал в школе отметки и почитывал книжки, потом зарабатывал себе на жизнь и опять-таки почитывал книжки. Потом полмесяца был счастливым кретином, который никак не мог понять, каким чудом он попал в этот храм науки… Потом появился ты со своими паршивыми элементарными частицами, и я решил, что моя миссия – это научные подвиги и добывание истины во славу свою и человечества. Я стал трудиться в поте лица, но почему-то вместо «а» у меня всегда получалось «бэ», а вместо «бэ» – «мэ». А еще я иногда высоким штилем рассуждал о том, в чем назначение человечества и каково мое место в нем. Вот так я и дожил до двадцати пяти неполных лет…
Аркадий даже не улыбнулся.
– Ну, и до чего ты дорассуждался?
– Это о чем?
– О назначении человечества и твоем месте в нем.
– Аа-а… Да в общем все то же. Совершать научные подвиги – что же я еще могу делать? А когда они не получаются, надо, наверно, плюнуть на все и жить так, как живется. Так что я сейчас пойду поем, потом посплю, а потом…
– Перестань юродствовать, – спокойно прервал меня Аркадий.
– Ну ладно. – Я встал. – И в самом деле хватит. Пойду я, Аркадий. Ты не обращай внимания на мой треп. Сам знаешь, что никуда я от этой… науки не уйду, хотя бы потому, что ничем другим я заниматься не способен.
В дверях
– Ой, Дима…
И положила мне руки на плечи.
– Ты только не убивайся так. Ну что же теперь делать, если так получилось…
И мне захотелось уткнуться ей в грудь и расплакаться. Я сколько угодно мог хорохориться перед Аркадием, но устоять перед женской лаской было намного труднее. Я попытался улыбнуться.
– Постараюсь не убиться.
– Не шути так, – с тревогой сказала Нина. – Знаешь что? Приходи сегодня вечером к нам. И Ольфа приведи. Только часов в девять, не раньше, пока я Сережку уложу. Посидим, поговорим. Давно ведь не собирались вместе. Придете?
– Не стоит, наверное, – сказал я. – Четыре физика в одной компании – слишком густо. Как-нибудь в другой раз.
Я зашел за Ольфом, и мы отправились в профессорскую столовую. Я заказал роскошный обед.
– У тебя что, праздник? – полюбопытствовал Ольф.
– Ага, – сказал я. – Большущий праздник.
Он вопросительно посмотрел на меня.
– Празднуется поражение, – пояснил я. – Знаешь, люди, по-моему, совершенно напрасно празднуют удачи. Удача хороша и сама по себе. А вот поражение… Ты знаешь, что такое поражение? О нет, вы не знаете, что такое поражение! – торжественно продекламировал я. – Это колыбель всех побед, матерь всех открытий, квинтэссенция всего сущего и живущего, в жизни всего дающего, взяток ни от кого не берущего, коньяка никогда не пьющего, багажа и имущества не имущего…
– Передай перец, пожалуйста, – перебил меня Ольф.
– О, пожалуйста.
– Выкладывай, в чем дело.
Я коротко рассказал. Он внимательно выслушал меня и сказал тост:
– За победу!
Когда мы вернулись, я сразу лег спать, хотя не было еще восьми. Я проспал часов двенадцать и еще немного полежал, прежде чем встать. Торопиться было некуда. Странное это было ощущение – не надо вставать и садиться за работу, не надо куда-то спешить, и времени сколько угодно, делай с ним что хочешь. Даже на факультет идти не надо – все заняты своими дипломами, а мне и об этом беспокоиться не стоит. Моей работы хватит, пожалуй, на полдюжины дипломов. Надо будет только аккуратно переписать несколько десятков страниц.
Я сходил в столовую, почитал газеты, послонялся по коридорам и зашел к Ольфу. Он работал. Мы немного потрепались, и я видел, что Ольф ждет, когда я уйду, чтобы снова взяться за работу. Я вернулся к себе и стал смотреть в окно. Шел дождь…
Дожди шли весь октябрь. Я почти никуда не выходил, много спал и целыми днями читал, лежа на диване. Я давно уже не следил за тем, что появлялось в журналах, и сначала читал все подряд, но потом взялся перечитывать старые вещи – Шекспира, Достоевского. Длинный был этот месяц – октябрь. Очень длинный и дождливый. Солнце почти не показывалось, и мне хотелось уехать куда-нибудь. Но я не мог этого сделать – не было денег.
Не было ни денег, ни работы – только время и книги.
Однажды пришел Аркадий и принес с собой несколько журналов. Он просто положил их на стол, и мы немного поговорили о том о сем, и он словно невзначай открыл один из журналов и стал просматривать его, не прекращая разговора. Потом замолчал и выжидающе посмотрел на меня.
– Ну? – спросил я. – Хочешь что-то сказать?
– Да. Посмотри-ка вот эту статейку.
И он протянул мне журнал. Я бегло просмотрел уравнения и выводы. Ничего особенного – обычная работа по теории К-мезонных распадов. И опять эти проклятые «возможно», «вероятно», «можно полагать»…
– Ты хочешь, чтобы я этим занялся?
– Да.
– Почему именно этим?
– Мне кажется, что это подойдет тебе лучше всего.
Я молча смотрел на него, потом опять стал читать статью. Что ж, может быть, Аркадий прав. Надо ведь чем-то заняться. Попытаться превратить одно из этих «возможно», «вероятно» во что-то определенное и более или менее бесспорное. Почему бы нет?
Я хладнокровно взвешивал все «за» и «против». Работа как работа. Вероятно, не хуже и не лучше, чем многие другие. Можно попытаться.