Пирамиды Наполеона
Шрифт:
— Нет. Разве нам не нужны лошади? Привяжи-ка лучше конец веревки вон к тому столбу на высоте груди наездника. — Взяв другой конец, я сделал то же самое на другой стороне улицы. — Будь начеку, когда я выстрелю, хватай лошадь.
Я вышел на середину улицы и, глядя в сторону приближавшихся всадников, небрежно помахал винтовкой, чтобы они заметили меня в темноте.
— Кто идет? — крикнул офицер. — Назовите себя!
Я выстрелил, сбив с него шляпу.
Они поскакали вперед.
Я мгновенно скользнул в тень под навес, закинул за спину винтовку и, ухватившись за столб, забрался на подоконник. Кавалерийский отряд на полном скаку налетел на веревку. Первые всадники вывалились из седел, как тряпичные куклы, а задний ряд столкнулся с ними. Лошади,
— Теперь французам придется поломать голову, думая, на чьей же ты стороне, — задыхаясь, бросил Ашраф, когда мы, оглядываясь на орущих кавалеристов, перешли на галоп.
— Так же как и мне.
Мы подъехали к южным воротам.
— Открывайте поживей! Срочные гонцы Бонапарта! — крикнул я по-французски.
Они увидели знакомую упряжь кавалерийских лошадей и лишь после этого разглядели наши арабские наряды. Но тогда нас уже было не остановить. Мы вылетели из ворот и, проскочив мимо стражников, устремились в сторону пустыни. В ночной тьме нас еще долго провожали свистевшие над головами пули.
Вернув медальон, я вырвался на свободу, чтобы отправиться на поиски Астизы и книги Тота и, возможно, стать владыкой мира — по меньшей мере, его спасителем!
И теперь за мной охотились все имевшиеся в Египте бедуины, мамелюки и французы.
Глава 19
Египетская пустыня, начинавшаяся на западном берегу Нила, представляла собой непроторенный океан песка и скал, рассекаемый редкими островками оазисов. На юго-восток от Каира простиралось невысокое плоскогорье, отделяемое от Красного моря туманным горным хребтом, и выглядело оно как гигантская жаровня, пустующая со времен сотворения мира. На горизонте в знойном мареве изнывало выгоревшее до тусклой голубизны синее небо, а пекло, начинавшееся там после полудня, угрожало заживо мумифицировать любого путника. В этих бескрайних песках не встречалось ни водных источников, ни тенистых оазисов, не слышалось птичьих трелей и даже жужжания насекомых. С древнейших времен жрецы, маги и отшельники удалялись туда на поиски Бога. Но я, устремляясь в эти пески, чувствовал, что оставляю его где-то далеко позади, в водах Нила и в пышной зелени родных лесов.
Мы с Ашрафом выбрали такое направление, сознавая, что добровольно туда не сунется ни один здравомыслящий человек. Сначала мы миновали каирский Город Мертвых, скопище мусульманских надгробий, белеющих в ночи, словно привидения. Потом под громкий лай окрестных собак быстро оставили позади полосу полей, зеленеющих на берегах Нила. Задолго до рассвета мы уже уподобились песчинкам в бескрайней и безводной равнине. Ослепившее нас восходящее светило с редкостной медлительностью ползло по небосклону, устроив нам жесточайшую пытку. К седлам отвоеванных лошадей были приторочены фляги, которые мы благополучно опустошили еще до вечера, после чего жажда стала сутью нашего существования. Горячий воздух обжигал горло, а глаза слезились от блеска ослепительного, как снег, песка. Песчаная пыль, запекаясь на губах и ушах, покрывала наши одежды и спины лошадей, и небеса казались тяжким грузом, давившим на спины и головы. Цепочка медальона обжигала мне шею. Мираж озера, уже до боли привычная и жестокая иллюзия, постоянно маячил далеко впереди.
Вот оно, настоящее адское пекло, подумал я. Должно быть, именно в такие места попадают заблудшие души людей, грешивших при жизни пьянством, прелюбодейством и рисковавших хлебом насущным в азартных играх. Я мечтал найти хоть клочок тени, чтобы заползти в нее и уснуть навеки.
— Надо пошевеливаться, — сказал Ашраф. — Французы уже догоняют нас.
Я оглянулся. Длинный шлейф белой пыли, подхваченный ветром, лениво скручивался в воронку. Где-то под ним
— Легко сказать! Лошади изнемогают от жажды.
— Значит, надо напоить их.
Он показал на высившиеся впереди холмы, напоминавшие потрескавшиеся хлебные караваи.
— В этих выжженных землях?
— В глубинах выжженных земель порой скрываются алмазы. Мы избавимся от французов, свернув в эти ущелья с пересохшими речными руслами. Там мы и воду раздобудем.
Подгоняя усталых лошадей, мы поплотнее завернулись в плащи и с новой силой устремились вперед. Поднявшись на плато, мы углубились в лабиринт беспорядочно извивающихся песчаных оврагов. На пути нам встретилась лишь чахлая верблюжья колючка. Ашраф, похоже, что-то искал и вскоре нашел-таки: плоский, выветренный горный массив слева от нас разделился на три глубоких ущелья.
— Вот здесь мы сможем сбить их со следа.
Мы свернули налево, и лошади зацокали копытами по каменистому дну. Наш выбор пал на средний известняковый каньон, который выглядел самым узким и наименее привлекательным: мы надеялись, что французы предпочтут иной путь. У меня возникло ощущение, что мы едем по раскаленной сковороде. Вскоре до нас донеслись расстроенные голоса преследователей, спорящих, в какую сторону мы могли двинуться.
Я утратил всякое чувство ориентации и тупо следовал за мамелюком. Стены ущелья поднимались все выше, а вдали уже виднелись изрезанные края настоящих гор, красиво выделяющихся на фоне неба своими черными и красными скалистыми хребтами. Мы достигли гряды, отделявшей долину Нила от Красного моря. Нигде не было даже намека на клочок зелени и проблеск воды. Расслабляющая тишина нарушалась лишь стуком копыт да поскрипыванием кожаной упряжи. Уж не потому ли древние египтяне были так озабочены мыслями о смерти, что порой, покидая плодородную долину Нила, забредали в эту безжизненную пустоту? Может, даже идея об изгнании из рая родилась у наших предков после осознания разницы между их цветущими садами и посягающим на них морем песка? Пустыня служила напоминанием о краткости жизни и побуждала к мечтам о бессмертии. Наверняка на таком солнцепеке покойники мумифицировались естественным образом задолго до того, как египтяне превратили это в религиозный ритуал. Мне представилось, как спустя сотни лет кто-то найдет мою усохшую оболочку и узрит на моем лице навеки застывшую маску величайшего раскаяния.
В конце концов тени начали удлиняться, а голоса преследователей почти стихли. Французы, должно быть, так же изнывали от жажды, как и мы. У меня уже кружилась голова, все тело болело, а язык распух.
Мы остановились возле полого поднимающейся скалы. Вокруг нас громоздились островерхие утесы, и мы проехали между ними по узкой тропе, единственному доступному пути. Солнце уже начало клониться к западу, высота ущелья наконец подарила нам желанную тень.
— И что дальше?
Ашраф, спешившись, размял одеревеневшие члены.
— А дальше ты должен помочь мне копать.
Он опустился на колени на песок у подножия одной из скалистых расселин, где образовался бы водопадик, если бы здесь могла существовать такая роскошь, как вода. Но, вероятно, когда-то там действительно бежала вода: на поверхности скалы виднелись темные следы подтеков. Он начал разгребать песок руками.
— Копать?
Неужели солнце свело его с ума?
— Давай живей, если не хочешь сдохнуть! Дожди здесь идут раз в год или даже раз в десять лет. Но кроме алмазов в выжженной земле скрывается и немного воды.
Я присоединился к нему. Поначалу наше занятие казалось бессмысленным, раскаленный песок обжигал руки. Однако постепенно песок становился все прохладнее, а затем появилась и поразительная влажность. Почуяв запах воды, я начал выбрасывать песок как заведенный. И вот мы достигли настоящей влаги. Сочившаяся вода была настолько насыщена примесями, что напоминала свернувшуюся кровь.
— Я не смогу выпить такую грязь! — заявил я, принявшись копать глубже.
Ашраф сжал мое плечо, и мы с ним откинулись назад.