Пират
Шрифт:
Но наконец появился очередной покупатель, здоровенный такой парень. Думаю, он собирался съесть своего цыпленка прямо на месте: у него не было с собой ни корзинки, ни сумки. Женщина вытащила из деревянной клетки живого куренка и показала ему. Мужчина кивнул, и она ловко свернула птенцу шею, а затем ощипала и выпотрошила его с немыслимой скоростью.
Пока цыпленок жарился, я незаметно подобрался поближе. Как только торговка сняла жареную тушку с вертела, я выхватил ее у нее из руки. Она снова огрела меня палкой, очень больно, но я схватил палку свободной рукой, не дожидаясь следующего удара, и вырвал у женщины.
Она
Возможно, он был таким же вкусным, как украденный накануне хлеб. Я не знаю. Помню только, как дико я боялся, что меня схватят прежде, чем я успею все доесть. И помню, как страшно испугалась она, та низенькая толстуха, съежившаяся и прикрывшая голову руками в страхе, что сейчас я вышибу ей мозги ее же палкой. Когда я вспоминаю о ней сейчас, она видится мне в этой позе.
Умяв цыпленка и обсосав косточки (не сказать, чтобы я наелся досыта), я нашел другой ночлег, подальше от рынка и причалов. И когда я лежал там, думая о цыпленке и двух крепких ударах палкой, мне вдруг пришло в голову, что, если бы верзила, покупавший цыпленка, схватил меня сзади, все пропало бы. Меня бы посадили в тюрьму, подумал я тогда. Сейчас я думаю, что, скорее всего, меня бы просто привязали к столбу и избили до полусмерти, а потом прогнали бы прочь пинками. Так обычно наказывали людей там, где я находился тогда.
Потом я стал думать о монастыре. По-настоящему думать о нем, возможно, впервые за все время. Как тихо и спокойно там было и как все там старались присматривать друг за другом. Я тосковал по своей келье, по часовне и трапезной. Я тосковал по нескольким своим учителям и по брату Игнасио. Забавно, но больше всего я тосковал по нашим с ним хозяйственным работам — иногда мы помогали доить коров, пасли свиней, пропалывали сад. Собирали яйца в корзинку вроде той, из которой я надеялся украсть цыпленка сегодня, и относили брату повару. (Его звали Хосе, но все называли его «брат повар».)
Потом я снова стал думать о монастырских правилах и о том, что они значили. Нам не разрешалось заходить в чужие кельи, ни при каких обстоятельствах, и в кельях не имелось дверей. Мы ходили в баню по расписанию, по трое послушников зараз, и за нами там все время приглядывал один из монахов, обычно брат Фулгенсио — древний старец, превосходящий летами даже аббата.
Такие вот были правила в монастыре. В детстве я вообще о них не задумывался. Я принимал их как нечто само собой разумеющееся, как принимал правила в нашей школе в Штатах. Но когда я стал старше и мы узнали про гомосексуализм и тому подобное, я все понял. Монахи подозревали нас в склонности к гомосексуализму, но не беспокоились по данному поводу, покуда мы не вступали в греховную связь друг с другом. Когда я осознал, в чем дело, меня это стало страшно раздражать. Я не хотел провести жизнь, думая о девушках и зная, что все окружающие думают о мальчиках и считают, что я тоже о них думаю.
Именно последнее обстоятельство по-настоящему задело меня. Если бы не это, если бы я мог доказать раз и навсегда, что я не педик, возможно, я бы остался в монастыре.
Это заставило меня задуматься о жизни во внешнем мире. Мне казалось, что монастырь Девы Марии Вифлеемской вещь хорошая и что святому Доминику тысячу лет назад пришла в голову стоящая мысль: основать общину, куда люди, которые
Но мне также казалось, что мир за стенами монастыря должен быть примерно таким же — только там влюбляются и рожают детей, — то есть местом, где люди любят друг друга и помогают друг другу и где каждый занимается делом, к которому склонен.
Я по-прежнему так считаю. Прочитав мою историю до конца, вы мне не поверите, но я пишу чистую правду. Мы должны сделать наш мир таким, а это возможно только в том случае, если каждый человек решит жить в нем и менять его по мере сил. Той ночью я решил жить в нем, и, если я частенько совершал ошибки, видит Бог, я искренне сожалею о каждой из них.
Порой мне приходилось совершать ошибки. Это тоже следует сказать.
Глава 2
«САНТА-ЧАРИТА»
Я не стану подробно рассказывать вам о следующих нескольких днях. Они не имеют значения и в любом случае похожи один на другой. Я расспрашивал разных людей про другую Гавану, но все заявляли, что такого города нет. Я спрашивал про своего отца и его казино, но никто о таком не слышал. Я исходил все улицы в городишке до последней и поговорил со священниками в двух церквях. Оба посоветовали мне вернуться в монастырь Девы Марии Вифлеемской. Я не хотел возвращаться и вряд ли смог бы, если бы попытался. Надеюсь, сейчас дело обстоит иначе, но тогда я не сомневался, что вернуться обратно не смогу. Я искал работу и иногда находил пустяшную работенку за малую плату. Главным образом в порту.
Потом Сеньор услышал, как я спрашиваю насчет работы.
— Эй, мучачо, — сказал он. — У тебя есть где спать?
Я ответил отрицательно.
— Буэно. Тебе нужен ночлег и пища. Иди со мной. Ты будешь работать, причем в поте лица, но мы будем тебя кормить и дадим парусиновую койку да место, куда ее подвесить, а когда мы воротимся домой, ты получишь немного денег.
Так я оказался на «Санта-Чарите». Английские моряки рассказывают про подписание контрактов и все такое прочее, но я ничего не подписывал. Старший помощник, с которым я разговаривал, просто переговорил с капитаном, и тот занес мое имя в судовой журнал. Потом старший помощник велел мне поставить рядом крест вместо подписи, и я нацарапал свои инициалы, вот и все. Кажется, старшего помощника величали Гомес, но я знал множество людей с таким именем и могу ошибаться. Мы звали его Сеньором. Невысокого роста, широкоплечий мужчина, в прошлом он переболел оспой в тяжелейшей форме. Мне понадобилось два или три дня, чтобы привыкнуть к его изуродованному оспинами лицу.
Мне выдали койку в носовом кубрике, как и было обещано. Кормили неплохо, когда кормили, если вы понимаете, о чем я. Прежде я никогда не пил вина, если не считать маленького глотка «крови Христовой» на мессах, а потому не знал, какое оно водянистое и противное на вкус. Мы везли живой груз в Веракрус, великое множество свиней и кур в клетках, и на палубе была жуткая грязища. Мы мыли палубу с правого борта, потом с левого, потом снова с правого. Мы качали воду из залива и поливали палубу из шланга, а все остальное время стояли на помпах в трюме. Корабль протекал. Возможно, где-нибудь есть деревянные корабли, которые не протекают, но я на своем веку ни разу таких не видел.