Пират

Скотт Вальтер

— Как, уважаемый родственник, — произнесла она, — неужели ты настолько забылся, что позволил себе принести земную пищу в дом Рейм-кеннара и в приюте Отчаяния, в обители Неведомых сил делать приготовления для трапезы, бражничанья, целого пира? Тише! Ни звука! — продолжала она. — Помни, что здоровье твоей дочери, только что ей возвращенное, зависит от твоего молчания и твоей покорности. Одно только неосторожное слово, один дерзкий взгляд — и ей станет еще хуже, чем прежде.

Эта угроза возымела на юдаллера магическое действие, как ни хотелось ему дать волю языку и оправдаться в возводимых на него обвинениях.

— Ступайте все за мной, — приказала Норна, направляясь к дверям, — и не смейте оглядываться, ибо комната эта не останется пустой, хотя мы, чада земли, и покинем ее.

Она вышла, и Магнус сделал знак дочерям

следовать за ней и во всем исполнять ее волю. Старая сивилла намного опередила своих гостей, устремившись вниз по грубому спуску (ибо подобное название гораздо более подходило к нему, чем лестница) в помещение нижнего этажа. Когда Магнус и его дочери тоже спустились вниз, то очам их предстали их собственные слуги, пораженные ужасом при виде Норны из Фитфул-Хэда и того, что она творила.

Перед этим они заняты были устройством из привезенной провизии весьма основательного холодного ужина, с тем расчетом, чтобы юдаллер, почувствовав аппетит, который возвращался к нему с такой же регулярностью, как прилив и отлив, нашел бы все готовым. Теперь же они с испугом и изумлением смотрели, как Норна хватала одно блюдо за другим, при деятельном участии своего усердного Паколета и швыряла все, столь старательно приготовленное ими, через грубое отверстие, заменявшее окно, в океан, бурливший и пенившийся у подножия утеса, на котором возвышался замок. Вифда (вяленая говядина), ветчина и солонина полетели друг за другом в пространство; копченые гуси были брошены в воздух, а сушеная рыба — в море, иными словами — возвращены в свои родные стихии, где, однако, не могли уже больше ни летать, ни плавать. Расправа эта совершилась так быстро, что юдаллер едва успел спасти от гибели свой серебряный кубок. Что же касается большой кожаной фляжки с бренди, которая должна была снабдить Магнуса его любимым напитком, то Паколет своей собственной рукой послал ее вослед всему прочему. При этом он взглянул на раздосадованного юдаллера с такой коварной усмешкой, словно, несмотря на свою личную склонность к спиртному, ему приятнее было видеть досаду и изумление Магнуса Тройла, нежели разделять с ним удовольствие выпивки.

Гибель фляжки с бренди превысила меру терпения Магнуса, и он с немалой досадой воскликнул:

— Послушай, сестрица, что это за безумная расточительность! Где и чем, по-твоему, будем мы теперь ужинать?

— Где хочешь, — ответила Норна. — И чем хочешь, но только не в моем доме и не теми яствами, которыми ты осквернил его. Не раздражайте меня больше и уходите, все трое. Вы и так пробыли у меня слишком долго; как бы это не навлекло беду на меня, да и на вас тоже.

— Как, родственница, — сказал Магнус, — неужели ты выгонишь нас на ночь глядя, когда даже шетлендец не закрыл бы перед путником своей двери? Опомнись, сударыня! Вечный позор падет на наш род, если поднятая тобой буря заставит нас обрубить якорный канат и уйти в море, будучи столь скудно снабженными.

— Молчи и уходи, — ответила Норна, — довольно с вас, что вы получили то, за чем явились. У меня нет пристанища для смертных и нет запасов на потребу человеческим нуждам. Под этим утесом берег покрыт тончайшим песком и бьет родник столь же чистой воды, как в источнике Килдинги, а на скалах сколько угодно красных водорослей, столь же полезных для здоровья, как в Гиодине, а вы прекрасно знаете, что воды Килдинги и водоросли Гиодина исцеляют все недуги, кроме одной только черной смерти.

— Будь уверена, — ответил юдаллер, — что скорее соглашусь есть гнилые водоросли, как это делают скворцы, или соленую тюленину, как жители Баррафорта, или ракушки и слизняков, как несчастные бедняки Стромы, чем преломлю пшеничный хлеб и выпью красного вина в доме, где мне отказали в гостеприимстве. И все же, — перебил он сам себя, — я виноват, глубоко виноват, сестрица, когда так грубо говорю с тобой: ведь я должен благодарить тебя за все, что ты для нас сделала, а не упрекать, когда ты поступаешь сообразно своим обычаям. Но я вижу, ты сердишься; мы сейчас же снимемся с якоря. А вы, мошенники, — обратился он к слугам, — сунулись тоже, когда вас не спрашивают! Марш теперь отсюда, да постарайтесь поймать наших пони, ибо я вижу, что на эту ночь нам нужно будет поискать другую гавань, если мы не хотим лечь с пустым желудком и спать на голых камнях.

Слуги, достаточно напуганные неистовыми действиями Норны, не стали дожидаться второго приказания,

чтобы со всей возможной поспешностью покинуть ее жилище, и юдаллер, взяв под руки дочерей, уже готов был последовать за ними, как вдруг раздался повелительный возглас Норны: «Стойте!» Все трое послушно остановились и обернулись. Она протянула Магнусу руку, и благодушный юдаллер сейчас же сжал ее в своей могучей длани.

— Магнус, — произнесла Норна, — мы вынуждены по необходимости расстаться, но, надеюсь, не как враги?

— Разумеется, нет, сестрица, — ответил великодушный юдаллер, едва успевая выговаривать слова, так не терпелось ему поскорее заверить Норну в своих добрых чувствах, — конечно, нет! Я никогда никому не желаю зла, а тем менее — кровной родственнице; ты ведь своими советами не раз, словно лоцман, помогала мне пройти трудным фарватером не хуже, пожалуй, чем я сам провел бы свое судно между Суоной и Стромой, через все волны, стремнины и водовороты Пентленд-Ферта.

— Довольно, — остановила его Норна, — прощай. Прими от меня благословение, какое я имею право тебе дать, и ни слова больше. А вы, девушки, — прибавила она, — подойдите, я поцелую вас.

Минна, повинуясь своему пылкому воображению, выполнила волю старой сивиллы с благоговейным трепетом, а Бренда, в силу естественной робости своего характера, — со страхам. Затем Норна рассталась с ними, и через несколько минут они стояли уже по ту сторону подъемного моста, на скалистой площадке перед замком древних пиктов, который добровольная отшельница избрала своим обиталищем. Ночь — ибо уже наступила ночь — была удивительно ясной. Прозрачный сумрак, бросавший свой приглушенный отблеск на поверхность моря, явился на смену солнцу во время его недолгого отсутствия, и волны, словно зачарованные этим светом, казались уснувшими, с таким слабым и сонным шумом катились они одна вослед другой и разбивались о подножие утеса, на котором стояли путники. Возвышавшийся перед ними суровый замок представлялся в окружавших его бесцветных сумерках таким же древним, бесформенным и массивным, как утес, служивший ему основанием. Ни огонька кругом, ни звука, которые указывали бы на близость человеческого жилища. Только в одной из грубо прорубленных в стене бойниц слабо мерцало пламя лампады: то старая ворожея продолжала, должно быть, и ночью предаваться своим таинственным занятиям. Узкая полоска этого света прорезала сумеречный воздух, сливалась с ним и исчезала, и так одинок и заброшен казался этот луч в окружавшем его пространстве, как старуха и служивший ей карлик, единственные обитатели этого уединенного края, — в обнимавшей их со всех сторон пустыне.

В течение нескольких минут люди, столь неожиданно изгнанные из-под крова, где рассчитывали провести ночь, стояли молча, погруженные каждый в свои собственные мысли. Минна, не переставая думать о таинственном утешении, полученном от Норны, тщетно пыталась найти в ее словах какой-нибудь более ясный и понятный смысл. Магнус все еще не мог прийти в себя после изгнания, которому он столь необычным образом подвергся, да еще при обстоятельствах, не позволявших воспринимать его как оскорбление. Такому гостеприимному хозяину, как Магнус, выходка Норны казалась во всех отношениях до того чудовищной, что ему все еще хотелось возмущаться, и он не знал только, с чего начать. Бренда первая трезво взглянула на вещи, спросив, куда же они теперь направятся и где проведут ночь. Вопрос этот, произнесенный просто, но с некоторым оттенком тревоги, совершенно изменил ход мыслей Магнуса: неожиданная трудность их положения предстала теперь перед ним во всем своем комизме, и он захохотал так, что слезы полились у него из глаз, окрестные скалы загремели ответным эхом, а спавшие на них морские птицы пробудились от громких и добродушных раскатов его неукротимого хохота.

Минна и Бренда, тщетно пытаясь доказать отцу, что таким безудержным проявлением веселости он рискует возбудить недовольство Норны, совместными стараниями увлекли его подальше от ее жилища. Как ни были слабы их усилия, но Магнус, сам ослабевший от смеха, был не в состоянии им противиться и позволил увести себя на порядочное расстояние от замка. Там, вырвавшись из рук дочерей и опустившись, или, вернее, упав, на большой камень, случайно оказавшийся на пути, он снова принялся хохотать и смеялся так долго и весело, что обеспокоенные и взволнованные девушки даже испугались, приняв сотрясавшие его приступы смеха за какие-то болезненные конвульсии.