Пират
Шрифт:
В намерения Кливленда отнюдь не входило смешиваться с кишевшей вокруг толпой, и друзья, направив свои стопы налево, вскоре поднялись до места, где ничто уже не нарушало их уединения, если не считать шотландских куропаток, которые целыми выводками вылетали у них из-под ног. Пожалуй, ни в каком другом уголке Британской империи не водятся они в таком количестве, как на Оркнейских островах. Друзья продолжали подниматься, пока не достигли вершины конусообразного холма, где оба, словно по взаимному соглашению, обернулись, чтобы взглянуть вниз и полюбоваться открывшимся перед ними видом.
На всем пространстве от подножия холма и до самого города царила веселая суета, придававшая чрезвычайную живость и разнообразие ландшафту. Далее лежал Керкуолл, над которым возвышался, словно
Достигнув пункта, откуда лучше всего можно было охватить взглядом эту прекрасную жизнерадостную картину, друзья по свойственной морякам привычке прибегнули к подзорной трубе, дабы помочь своему невооруженному глазу окинуть Керкуоллский залив и бороздившие его по всем направлениям суда. Но внимание каждого было, по-видимому, направлено на совершенно различные цели. Банс, или Алтамонт, как ему угодно было называть себя, погрузился в созерцание военного шлюпа, сразу бросавшегося в глаза из-за своего прямого вооружения и характерных обводов. С развевающимся английским флагом и вымпелом, который пираты предусмотрительно подняли, он стоял среди торговых посудин, так же отличаясь от них опрятным и аккуратным видом, как хорошо вымуштрованный солдат — от толпы неотесанных мужланов.
— Вот он, наш шлюп, — сказал Банс. — Эх, как бы я желал, чтобы он очутился сейчас в Гондурасском заливе! Ты, капитан, стоял бы на шканцах, я был бы твоим помощником, Флетчер — рулевым, а под началом у нас имелось бы полсотни удалых молодцов. Не глядели бы больше глаза мои на эти треклятые скалы и вереск! Но капитаном-то ты будешь скоро. Эта старая скотина Гофф каждый день напивается до чертиков, начинает Бог знает как задаваться, а потом лезет на всякого с ножом и пистолетом. А с местными жителями он так перессорился, что они того и гляди перестанут снабжать нас водой и припасами, и мы каждый день ждем открытого возмущения.
Не получив ответа, Банс круто повернулся к своему товарищу и, убедившись, что внимание того направлено совсем в другую сторону, воскликнул:
— Да что с тобой, черт возьми? Что ты так всматриваешься в эти дрянные суденышки, загруженные только вяленой треской, морской щукой, копчеными гусями да кадушками с маслом, которое хуже всякого сала? Да все эти грузы, вместе взятые, не стоят и пистолетного выстрела. Нет, нет! Дайте мне такой приз, какой можно заметить с марса в водах острова Тринидада. Ну хоть какого-нибудь «испанца», переливающегося на волнах, словно дельфин, и чуть не до фальшборта загруженного ромом, сахаром и тюками табака, да сверх того еще слитками серебра, мойдорами и золотым песком. А тогда — ставь паруса! Команда на низ! Все по местам! Поднять Веселого Роджера! Вот мы сближаемся с испанцем, уже видно, что он хорошо вооружен и с большим экипажем…
— Двадцать пушек глядят из портов… — перебил его Кливленд.
— Хоть сорок! — не смутился Банс. — А у нас только десять! Но все это пустяки! Испанец отстреливается, но это тоже пустяки! Эй, мои храбрые ребята, на сближение! Все на борт! Пускайте в ход гранаты, палаши, алебарды и пистолеты! Вот уже испанец просит пощады, и мы делим между собой добычу, даже не сказав: со licencio seignior!
— Уж очень ты добросовестно относишься к своей профессии, — сказал Кливленд. — Клянусь честью, никто не скажет, что, когда ты сделался пиратом, на свете стало одним честным человеком меньше. И все же на эту проклятую дорогу тебе снова меня не увлечь. Ты сам знаешь, как уходит то, что легко достается: через неделю, самое большее — месяц,
— А где же, разрешите поинтересоваться, ваша честность думает искать себе пристанища? — спросил Банс. — Ты нарушил законы всех стран, и рука правосудия настигнет и покарает тебя всюду, где бы ты ни нашел себе убежище. Послушай, Кливленд, я сейчас говорю с тобой серьезно — гораздо серьезнее, чем имею обыкновение. Да, и у меня бывали минуты раздумья, горького раздумья, и этих минут, хотя и кратких, было достаточно, чтобы отравить мне радость существования на целые недели. Но — в этом вся суть — что же остается нам теперь делать, как не вести прежнюю жизнь, если мы не ставим себе первейшей целью украсить своей персоной нок рея.
— Мы можем воспользоваться милостью, которую известная прокламация обещает тем из нас, кто сам явится с повинной, — ответил Кливленд.
— Хм, — сухо заметил его товарищ, — но срок явки с повинной давно уже прошел, и тебя смогут теперь казнить или миловать, как им заблагорассудится. Будь я на твоем месте, я не стал бы подвергать свою шею подобному риску.
— Но многие получили помилование совсем недавно, так почему бы и мне не оказаться в их числе? — спросил Кливленд.
— Да, — согласился Банс, — Гарри Глазби и некоторые другие действительно были помилованы, но Глазби совершил то, что называется доброй услугой: он выдал своих товарищей и помог захватить «Веселую Фортуну». Ты ведь, я думаю, не унизишься настолько даже ради того, чтобы отомстить этой скотине Гоффу.
— Нет, в тысячу раз лучше умереть! — воскликнул Кливленд.
— Я готов был поклясться в этом, — ответил Банс. — Ну, а все прочие были простые матросы, мелкие воришки и мошенники, едва ли стоящие даже той веревки, на которой бы их повесили. Но твое имя приобрело слишком громкую известность среди джентльменов удачи, и ты так легко не отделаешься: ведь ты — главный вожак всего стада, и тебя соответственно этому и отметят.
— Но почему же, скажи на милость? — спросил Кливленд. — Ты ведь знаешь, к чему я всегда стремился, Джек.
— Фредерик, с вашего разрешения, — поправил его Банс.
— Черт бы побрал твои вечные шутки! Прошу тебя, придержи свое остроумие, и давай будем хоть на минуту серьезными.
— На минуту — согласен, — ответил Банс, — но я чувствую, как дух Алтамонта вот-вот снова овладеет мной: ведь я был серьезным человеком целые десять минут.
— Так побудь же в таком состоянии еще немного, — сказал Кливленд.
— Я знаю, Джек, ты в самом деле любишь меня, и раз наш разговор зашел уже так далеко, я откроюсь тебе до конца. Но скажи, пожалуйста, почему мне обязательно должны отказать в прощении, обещанном этой милостивой прокламацией? Правда, с виду я казался свирепым, но тебе же известно — и это в случае нужды я мог бы доказать, — сколько раз я спасал людей от верной смерти и сколько раз возвращал по принадлежности имущество, которое без моего вмешательства было бы бессмысленно уничтожено. Одним словом, Банс, я могу доказать, что…