Пиратская доля

Милена Вин

– Ваша честь, – прервал его Жак, усмехнувшись – колко, презрительно. – Будь я знаком с этой леди, то, уверяю, ни ее, ни меня здесь бы сейчас не было.

Его ухмылка вызвала бурную реакцию со стороны зрителей – они начали перекрикивать друг друга, злиться, кажется, на то, что преступник говорит, когда ему не положено. Похоже, крики взбунтовавшихся людей подействовали на одного из солдат – он резко взмахнул рукой, и я только сейчас заметила плеть, со свистом рассекающую воздух. Я резко вскочила на ноги, схватилась обеими руками за перила ограждения

до того, как плеть хлестнула по спине капитана.

Безмолвный крик ужаса застыл на моих губах. Я видела, как Жак на мгновение скривился от внезапной боли, пошатнулся, но в итоге устоял на ногах, выпрямился и сжал челюсти.

Толпа взревела – то ли от еще большего негодования, то ли требуя продолжения подобного правосудия, а я продолжала смотреть на мужчину, чувствуя пронзившую меня боль, словно мгновение назад орудие пыток оставило след именно на моей спине.

– Молчать! – прокричал судья, настойчиво колотя молоточком по столу. – Тишина!

Постепенно голоса затихли, и я обратила свой взор на судей, с интересом наблюдающих за мной. Конечно, как же без интереса... Ведь сейчас я повела себя иначе, не так, как с другими поселенцами. Молчать и лгать о том, что я не знаю капитана, не посмею – я обещала самой себе.

– Да, – резко выдохнула я. – Я знаю этого человека.

– Нет, – вновь раздался голос капитана – настойчивый, тихий; но в наступившей после моих слов тишине его услышали абсолютно все.

– Молчи! – гаркнул один из солдат и снова замахнулся на Жака. Плеть со страшным свистом оставила еще одну отметину на его спине.

Он держался. Сколько же скрытой силы и стойкости спрятано в нем – это удивительно. Но за его маской безразличия и презрения я четко видела, как ему сейчас больно. Я ощущала его отчаяние и боль так же сильно, как если бы на его месте стояла я.

– Господа, – обратилась я к судьям. Голос мой слегка дрожал, но я постаралась напустить на себя ледяную чопорность, несмотря на то, что внутри меня неумолимо разрасталась паника. – Разве сейчас эти наказания... столь необходимы?

Один из судей раздраженно закатил глаза и, оставив мой вопрос без ответа, продолжил:

– Мадам, значит, вы утверждаете, что этот человек похитил вас?

Возмутительно... Вот так просто они решили выдать свою заранее подготовленную версию за мою? Я ведь даже и словом не обмолвилась о похищении. Но что я могу ответить на этот вопрос, больше походивший на утверждение со стороны судьи?.. Если я совру, то они потребуют от меня объяснений касательно нашего с капитаном знакомства. Я могу сделать только хуже...

– Да, – едва слышно выдавила из себя я. – Но он не сделал ничего плохого по отношению ко мне...

Меня никто не слушал. Стоило мне ответить «да», как толпа взревела от непонятной мне злости. Судья стучал молоточком, но никто даже не обращал внимания на его своеобразный способ успокоить толпу. Страшные крики, полные злобы, заполняли мою голову, причиняя мучительную боль.

– Повесить его! Повесить!

Руки дрожали,

и я посильнее сжала пальцами перила, едва сдерживаясь, чтобы не броситься к Жаку. Я так привыкла быть рядом с ним, ощущать себя под его защитой, что, оказавшись с ним порознь, теперь не знаю, как защитить его и себя от тирании всех этих жестоких и лицемерных людей, жаждущих увидеть казнь.

Я неотрывно следила за капитаном и вдруг заметила, как он зашевелил губами, произнес что-то тихо – сквозь шум и гам я не смогла разобрать произнесенных им слов. А затем оскалился, подобно хищнику, и прокричал:

– Глупцы! – Его голос был грубым и настолько громким, что я вздрогнула всем телом; меня охватила нервная дрожь. Я заметила, как люди начали замолкать и вскоре замерли в ожидании, недоуменно глядя на капитана. – Вы все, – продолжил Жак, быстро окинув взглядом всех сидящих в зале зрителей. – Эгоистичные ублюдки, наслаждающиеся этим представлением, словно детским спектаклем, и потешающиеся над теми, кто сейчас слаб! Кретины, – прошипел, с нескрываемой ненавистью глянув на безразличных к происходящему судей.

Я почувствовала вдруг, как сердце бешено забилось в груди, словно перепуганная птица. Злость и жуткий страх навалились на меня одновременно. Что же он наделал…

– Не сметь разговаривать так в суде! – прогнусавил судья, резко поднявшись со своего места. – Высечь его!

Радостные возгласы одобрения, раздавшиеся в этот момент со стороны многих зрителей, пробрали меня до дрожи. Невольно я сжала пальцами перила так сильно, что казалось еще немного – и на деревянном ограждении появятся трещины. Дыхание сбилось, от напряжения тело натянулось словно струна.

Капитана схватили двое солдат, поставили на колени и грубо разорвали его рубаху. Он не сопротивлялся. Внезапно посмотрел на меня с каким-то невообразимым сожалением, как будто извинялся за то, что мне предстоит увидеть, а после отвернулся, гордо вскинул голову, сжал челюсти так сильно, что на его вымученном лице заходили желваки. Тяжелая рука солдата быстро взмыла вверх; он размахнулся и опустил плеть с такой силой, что ее свист эхом раздался в моей голове.

Удар. И еще один, еще… Молчание, которое наступало в моменты замахивания плетью, и дальнейшие возбужденные возгласы и выкрики разрывали меня на части. Я не могла смотреть на его мучения; на глаза навернулись слезы, а с губ сорвался рваный вздох ужаса.

Жак вдруг закрыл глаза, скривился и после очередного удара завалился вперед, но не упал, с трудом удержав себя закованными в кандалы руками. Я не выдержала – сорвалась с места как ошпаренная, обогнула ограждение и выскочила к трибуне так быстро, что солдат не успел нанести следующий удар.

– Хватит! – вскричала я и со всей силы, что пряталась в моем хрупком женском теле, столкнула опешившего от такого поворота событий солдата с выступа.

Я резко опустилась на колени рядом с Жаком, но стоило мне коснуться его плеча, как он отпрянул от меня и прорычал сквозь зубы: