Пираты Мексиканского залива
Шрифт:
– Бедняжки мои! – сказал он.
Я никогда не видела, чтобы отец плакал, и спросила его, сама чуть не плача:
– Отчего ты плачешь, отец?
– От радости, – ответил он, улыбаясь сквозь слезы, – от радости, Паулита, я рад тому, что вы так довольны.
– Конечно, мы очень довольны, Пабло, – сказала мать, обнимая его. – Только не плачь даже от радости, а то мне станет грустно. Сейчас я принесу тебе малышку, и ты успокоишься.
Мать взяла на руки сестренку, которая спала в своем углу, и протянула ее отцу, а он прижал девочку к себе, почти не видя ее сквозь слезы, застилавшие
– Не сердись, Лукас, что я так подробно рассказываю об этой ночи, но все эти воспоминания и сейчас вызывают у меня слезы. – Паулита вытерла глаза, а Лукас сам чуть не плакал.
Девушка продолжала:
– Потом отец, решив удивить мать, молча вытащил из-за пазухи платок и развернул его: там блестело несколько серебряных монет и одна золотая.
– Откуда это? – с радостной улыбкой спросила мать.
– Догадайся сама, – отвечал отец, подавая ей деньги.
Я никогда еще не видела золотой монеты и с восхищением вертела ее в руках.
– Ладно, эти ты заработал, – сказала мать, сосчитав серебряные монеты, – но та?
– Ту мне сам бог послал для вас. Вот слушай: кончил я работу и иду усталый домой, а по дороге встречаю людей, направляющихся в Койоакан, где, говорят, готовится веселый праздник в честь святого патрона. Иду я и думаю, какая жалость, что я так беден и не могу даже повести погулять мою бедняжку Анхелу и маленьких дочек, которые никогда еще ничего не видели. И стало мне грустно.
– Добрый мой Пабло, – говорит мама и ласково на него смотрит. А я прижимаюсь к отцу, который держит на коленях сестренку.
– Так вот, иду я, печальный, и вдруг слышу крики: «Остановите, остановите его!» Поднял я голову, а прямо на меня скачет красавец конь в богатой сбруе. Я ухватил его за узду, проклятый конь давай вырываться, но я держал узду крепко, пока не подбежал его хозяин, какой-то важный сеньор. Он сунул руку в карман и дал мне эту монету. Вот я и говорю, что ее послал бог, чтобы я мог порадовать вас прогулкой в Койоакан и купить фруктов и сластей для девочек.
Я была так счастлива, что, кажется, не согласилась бы поменяться с самой вице-королевой. До глубокой ночи, пока нас не сморил сон, мы без передышки говорили о завтрашней прогулке. Я донимала расспросами отца и мать, а потом пересказывала все сестренке. Ты представить себе не можешь, как радовались мои родители, гордясь, что могут доставить мне такое счастье. Наконец я заснула и всю ночь видела прекрасные сны.
– Помни, завтра надо встать рано, – сказал отец.
Напрасное напоминание: раза три я просыпалась среди ночи и спрашивала: «Пора? Пора?»
– Еще ночь, спи, – отвечала мать, и я снова засыпала.
Один раз я услыхала голос отца:
– Что сказала Паулита?
– Спрашивает, не пора ли вставать.
– Бедняжка, – сказал отец, смеясь, но тронутый моим волнением, – как она взбудоражена.
Под конец я так глубоко заснула, что мать едва добудилась меня.
Из Мехико мы, разумеется, отправились пешком, но в отличном настроении. Я, смеясь, бежала впереди или вела за руку сестренку, когда мать спускала ее на землю. Отец радовался и моему веселью, и удовольствию, сиявшему на лице матери. Ах! Лукас, какой добрый был мой отец.
Но
– Пойдем отсюда, – сказал отец, – а то еще обожгут детей.
– Пойдем, – сказала мать, и мы уже собирались уходить, когда мимо пролетел пылающий шар, оторвавшийся от горевшего рядом огненного колеса. Меня осыпало искрами, я в ужасе бросилась бежать и почти в ту же секунду услышала крик отца. Оглянувшись, я увидела, что он, едва держась на ногах, закрывает лицо руками, а между пальцев у него струится кровь.
Мать тоже вскрикнула, бросилась к нему и усадила его на землю. Вокруг нас собрался народ.
– Что с тобой, Пабло? Пабло, ответь мне! – в тоске и тревоге кричала мать.
– Бомба угодила ему прямо в лицо, – говорили в толпе.
– Врача, священника! – кричали женщины.
Со всех сторон сбегались люди, узнать, в чем дело.
Мне казалось, что все это дурной сон: такое радостное утро, счастливый, довольный отец, – а теперь вот, обливаясь кровью, он лежит без сознания на земле, и мать, обезумев, рыдает над ним. Кругом столько незнакомых бледных лиц, крики: «Врача, священника!». Это было так страшно, так ужасно, я вижу все, как сейчас…
Отец пришел в себя, но стонал так жалобно, что сердце у меня разрывалось.
– Пропустите, я врач, – услыхала я, и какой-то человек, пробившись через толпу, встал на колени рядом с отцом.
– Убери руки, дружок, – сказал он, но отец по-прежнему стонал, не открывая лица.
– Сеньора, – сказал врач моей матери, – подержите ему руки, мне надо осмотреть рану.
Любопытные сгрудились вокруг нас, чуть не наступая на тело отца. Ему отвели руки от лица, и мать в ужасе закричала, а за ней следом и все остальные. Это было не лицо, а какое-то месиво из мяса и крови.
Врач внимательно осмотрел рану и произнес уверенно, без всякой жалости к отцу и к нам, в тревоге ожидавшим приговора:
– Смертельной опасности нет, но, без сомнения, он ослепнет навсегда.
Сердце у меня зашлось.
– Боже! – воскликнул отец, всплеснув руками. – Останусь слепым! Боже мой, боже! Кто же будет кормить мою жену и малюток!
Никто не мог слушать его без слез.
– Анхела, Паулита, – стонал несчастный. – Где вы?
– Мы здесь, Пабло, мы с тобой, – рыдая, отвечала мать.
– А девочки?
– Вот они, дай им руку.
Отец вытянул вперед руки и обнял всех троих.
– Анхела, Паулита, Лусия, никогда я вас больше не увижу. О, небо! Как же я смогу теперь прокормить вас!
– Успокойся, успокойся, Пабло. Тебе очень больно?
– Да, очень, но боль в ране пустое по сравнению с болью в сердце. Слепой! Слепой! Что же будет с вами? Никогда я больше не увижу вас…
Люди вокруг нас рыдали.
Тут, к счастью, появился сеньор священник. Отца уложили на носилки и отнесли в приходский дом. До сих пор я помню ласковые слова утешения, которые говорил нам священник.