Пираты. Тетралогия
Шрифт:
Португалец сорвал тряпку с обрубка руки пленника, и Кристин отвернулась. Пытка длилась минут десять, но ей показалось, что прошло не менее часа. Матрос то кричал, то замолкал на несколько минут и только мычал негромко. Один раз он потерял сознание, и тогда пригодилось припасенное ведро воды. Пираты, не склонные к сентиментальности и понимавшие, что и с ними однажды могут обойтись так же, столпились вокруг Бартоломеу и давали советы.
Первый вопрос палача — чтобы с чего-то начать допрос — был об имени.
Пленник не стал упрямиться и назвал его.
— Кристоф! — выдохнул
— А почему? — Бартоломеу поцокал языком. — Если все равно дохлый станешь, почему не сказать? Кто твой капитан, куда твой корабль?
— Откуда, — поправил его Моррисон. — Откуда вы, а? Отвечай, раз английский неплохо знаешь!
— Я ничего не скажу… — повторил матрос. — Нельзя говорить. Никогда нельзя говорить.
Бартоломеу со вздохом опять взялся за нож. Снова пленный кричал, но каждый раз все тише.
— Прекрати! — распорядилась Кристин, не оборачиваясь. — Он не скажет.
Моррисон, выругавшись, отпустил Кристофа, и тот тяжело упал на палубу. Содрогаясь всем телом, он начал что-то бормотать в бреду, и боцман тут же присел рядом, прислушался.
— Рыба-парус, — сказал он, наконец. — По-французски лепечет, подлец. У капитана — их капитана, наверное? — есть рыба-парус, которая не упустит добычи, куда бы вы ни бежали. То есть, наверное, куда бы мы ни бежали.
— Дай послушать! — Кристин шагнула к Кристофу и нагнулась над ним.
Пленный открыл глаза, увидел Кристин и чего-то испугался. Кто привиделся ему и чем ему угрожал, осталось неизвестным. Он с неожиданной силой оттолкнул девушку локтем изувеченной руки, вскочил и успел добежать до борта прежде, чем кто-либо успел его остановить. Короткий всплеск — и о Кристофе теперь напоминала только лужа крови на палубе.
— Не вылавливать, — распорядилась Кристин, хотя никто и не рвался спасать пленного. — Рыба-парус… Парусник, что ли?
— Видать, он, — кивнул боцман. — С длинным таким клювом. Я ел, довольно вкусная.
— И быстрая, — припомнила капитан. — Очень быстрая рыба. За добычей может океан переплыть. Быстрая и жадная.
— И на спине у нее такой парус, — сказал Чарли и показал, растопырив пальцы, на собственной спине. — Может растопыривать его и складывать!
Все посмотрели на него как на дурака: кто же не знает парусника? Пират смутился и потупился. А Кристин, вздохнув, погладила сквозь камзол дельфина. Если у капитана черного корабля есть свой предмет, своя серебристая фигурка, придающая быстроту его кораблю, то шансов на спасение немного. Вся надежда на доброго дельфина. Она быстро прошла на корму, опустевшую без бизань-мачты. «Блэк стар» почти не был виден, но флаг со звездой, которая превратилась в черную точку, все еще можно было рассмотреть.
— Рано менять курс, — решила капитан. — Давай, дельфинчик, помоги нам! Дай еще ветра!
— Куда сильнее? — заворчал Бен. — И так вот-вот развалимся. Пора бы проститься с нашими, Кристин. Самое время.
Трупы уже сложил в мешки из старой парусины, хранившейся про запас. На корабле не хватало всего, и запас ядер тоже почти иссяк. Поэтому
— Прощайте, — сказала Кристин. — Немного вам не досталось удачи, чтобы вернуться из самого удивительного рейда в своей жизни. И, как заканчивается морская похоронная служба, «тело да будет предано воде». Так вот и бросьте их туда!
Она развернулась на каблуках и вернулась на мостик, не дожидаясь конца церемонии. Последние слова были традицией, заведенной еще стариком Ван Дер Вельде, ее отцом, который тоже не никогда уже не вернется из рейда. Опять захотелось плакать, и Кристин в сердцах стукнула кулаком по штурвалу. Боль помогла успокоиться.
— Странно вел себя пленный, — проговорил Ли, который, несмотря на рану, исполнял обязанности рулевого. — «Никогда нельзя говорить», так он сказал.
— Крепкий малый, — пожала плечами Кристин. — Я еще и не таких видела.
— Кристоф. Он, видимо, француз, европеец. Европейцы так себя не ведут. Мусульманин-фанатик мог бы думать о рае и гуриях, а китаец, член тайного общества, мог бы думать о своей семье, которую вырежут, если он заговорит. У них есть что-то, что дает им силы принять смерть. Но европейцы думают о жизни и поэтому не умеют так умирать.
— Ты ошибаешься, — нахмурилась Кристин. — Я видела в детстве, как индейцы сжигали испанского миссионера. Они хотели, чтобы он отказался от своей веры, но он лишь молился об их душах, пока оставался живой.
— Интересное у тебя было детство, просто завидно! — усмехнулся Ли. — А я вот все время ходил за буйволами, ничего кроме их задниц не видел. Потому и сбежал. Хорошо, я не совсем прав. Но этот человек — не священник. Он просто молчал. Он тоже умер ради веры, но эта вера в своего капитана или в силы, которые за ним стоят. Это странно.
— Говори, если хочешь что-то сказать! — нетерпеливо потребовала Кристин. — Что ты думаешь?
— Я видел факиров. Некоторые из них могли ходить по углям, другие протыкали себя ножами без вреда, а третьи могли заставить человека поверить во все, что угодно. Они говорили: тебе не жарко, тебе холодно! И человек начинал дрожать прямо на солнцепеке. Или они говорили: я режу тебя ножом! И на теле появлялась царапина, хотя факир лишь провел по коже пальцем. Мне рассказывали, что такой факир может внушить человеку ограбить другого, отдать деньги факиру, а потом все забыть. Но в это я не верю — зачем тогда факирам ходить в обносках и развлекать бедноту на ярмарках?
— Ты думаешь, что капитан «Блэк стар» — факир? — спросила капитан, которая тоже кое-что слышала о восточных волшебниках во время странствий «Ла Навидад». — Он заставил его поверить, что рассказывать ничего нельзя?
— Может быть, и так. Может быть, как-то иначе. Но многие матросы с их корабля сегодня дрались, будто не боятся смерти. Для них было что-то более важное, и наверное, это выполнение приказа капитана.
— Их капитан, может быть, и неплохой моряк, но в сражениях на воде ни черта не понимает! И среди матросов много таких, кто первый раз саблю в руки взял.