Пирог с крапивой и золой
Шрифт:
Располагаюсь за партой у входа в класс. Самое глупое, что можно было сделать, – это загнать себя в угол, а крайняя парта оставляет пространство для маневра. Я еще не уверена, собираются ли они избить меня или просто вывернут душу наизнанку, как колыбель для кошки. Как бы то ни было, я не собиралась сдаваться и возвращаться к ним. Не после того, что случилось.
Я быстро просматриваю свои конспекты и карандашные пометки на полях книги. Нужно написать сочинение по литературе. План уже сияет отточенными гранями у меня в голове, я чувствую, как рождаются
«Макбет соблазняется властью не потому, что она привлекает его изначально. Он видит в ней убежище от прочих бед и покоряется жене, которая еще более несчастна, чем он сам. И от нее Макбет зависим гораздо сильнее, чем от воли своего короля или от Божьей воли».
И тут, оборвав меня на полуслове, дверь скрипит, и на пороге возникает девчонка. Я замираю с перьевой ручкой над тетрадью, она замирает зверьком, прижавшись спиной к полотну двери. Я могу различить, как за выпуклыми стеклами очков расширяются от ужаса ее зрачки. Она меня боится? В этот момент я слышу шаги в коридоре. Шесть пар ног, не меньше, приближаются. Первогодка скулит и ползет вдоль стены, подальше от входа. Нет, она боится не меня, а их.
Но мне нет дела до возни малолеток. Пусть разгребают свое дерьмо сами. И я почти встаю, чтобы выставить ее за дверь, подхватить за шиворот и выволочь вон из моего убежища. Но что-то мелькает в ее карих глазах. Что-то знакомое, ранящее.
Я молча киваю малявке на шкаф с гербариями, и она скрывается за ним быстро, как мышонок. Ровно в тот же миг шаги останавливаются напротив двери классной комнаты.
– Говорю я вам, сюда побежала.
– А если бежала, то могла и зайти.
– Может, ну ее, уродину? – ноет чей-то голос. – Что нам, заняться нечем, за ней гоняться?
– Если хочешь, иди отсюда. Иди-иди, катись, – шипят ей в ответ. – А мы останемся здесь и будем учить тех, кто нам не нравится, хорошим манерам.
С этими словами первогодка толкает дверь классной комнаты, в которой притаились не одна, а две парии. Но в их глазах я не могу быть изгоем. Я старшеклассница и внушаю им тот же трепет, какой сама испытывала, глядя на Кристину, Божену и остальных.
– Чего надо? – осведомляюсь грубо. – Не видите – занимаюсь?
Услышав волшебное слово, первогодки делают шаг назад, но самая бойкая из них, наоборот, наклоняется через порог, покачнувшись на пятках, и с нагловатой улыбочкой спрашивает:
– Панна, а тут девочка не проходила? Из нашего класса.
– А похоже, что я буду рада компании? – огрызаюсь я.
Большинство уже скрылось из виду, но их предводительница не спешит уходить.
– Вы, если ее увидите, передайте, что мы обыскались.
– Сами передавайте. Брысь пошли, мешаете.
Наконец, исчезает и она.
Жду, пока танцующие и подскакивающие шаги в коридоре утихнут, и только потом смотрю на малявку, затаившуюся за шкафом с потрепанными
Я не стараюсь разглядывать ее, но внешность первогодки сразу бросается в глаза: начиная проволочными очками на крупном носу и заканчивая широкими щиколотками, на которых гармошкой собрались шерстяные чулки. Глаза у нее большие, но за стеклами это почти незаметно. Волосы волнистые – свободолюбивые короткие прядки торчат одуванчиковым нимбом, завиваются на лбу, выбиваются из тугих кос. Страшно подумать, как часто ей придется ходить с «Опрятностью».
– Они ушли, – говорю я девчонке. – Можешь не прятаться.
Но она только моргает и шумно дышит, будто я сейчас вскочу из-за стола и ударю ее. Я фыркаю и отворачиваюсь.
Пытаюсь вернуться к сочинению, но мысли уже скомкались, смешались, как старые нитки. Нещадно зачеркиваю корявые предложения, чистый лист уже не вдохновляет, а только намекает, какое я ничтожество. Начинаю заново и заново, но без толку. А ведь так хорошо писалось! И кто только…
Тут я понимаю, что малявка до сих пор находится в классной комнате. Отклеилась от стены, подобралась на цыпочках и смотрит мне через плечо.
Вот кто виноват.
– Ты еще здесь? – я надеюсь, что выгляжу достаточно раздраженной, чтобы ее тут же ветром сдуло. Клара как-то говорила, что у меня глаза злые, змеиные.
Девчонка пятится.
– Да я, я только…
– Я же говорила, что мне нужно заниматься! И хочу, чтобы мне не мешали, понятно?
– Понятно, только… – лепечет малявка.
Мое рабочее настроение совершенно испорчено. День заканчивается, но я так толком ничего и не сделала. Еще и это недоразумение с растрепанной головой. Неудивительно, что остальные выбрали мишенью именно ее.
– Хорошо, – демонстративно закрываю книги и папку с вырезками. – Можешь оставаться здесь, а я ухожу.
Я уже закрываю дверь, когда до меня доносится ее бормотание:
– …только хотела сказать спасибо.
Двери в дортуары не принято запирать. Наставницы должны в любое время иметь возможность проверить, на месте ли мы. До нынешнего года они не слишком часто пользовались этим правилом, но теперь зачастили. Но я плевала на это и, как только оказываюсь в своей комнате, подпираю дверь стулом. Пока никто не сказал мне ни слова. Может, жалеют.
Сегодня я поступаю ровно так же: упираю стул задними ножками в пол, спинку подсовываю под ручку двери. Теперь ее можно только тараном выбить.
Полупустая комната сжимается вокруг меня. Со второй кровати убрали все вещи, даже матрас, и теперь она щерится голой панцирной сеткой. Время от времени я порываюсь ее чем-нибудь застелить, но лишние тени здесь ни к чему, и без них тошно. Весь последний месяц меня не оставляет мысль, что наша комната с бледно-голубыми стенами стала похожа на больничную палату. Одну пациентку уже выписали, скоро мой черед.