Пирожок с человечиной

Кассирова Елена Леонидовна

Опять же, всю зиму обсуждали: зачем было убивать. Убитые – неденежный народ, один Ушинский с деньгами.

– С какими деньгами?! – воскликнула Ольга. – Из чего же мы бились с Антошенькой?! Китаезам сдай, у черта лысого клянчи! Сидели б тихо, может, обошлось бы все…

– Не обошлось бы, – успокоил Костя. – Но зачем они сдались убийцам? Разумеется, пошли слухи… Заговорили…

– За-го-во-ри-ли! – протянул Борисоглебский. В «Этом Самом» он вел теперь рубрику «Слухи». – Еще слушать, о чем говорят.

– Почему?

Говорят о том, что в воздухе. А в воздухе актуальное.

– А что у нас актуальное? – спросил Глеб.

– Сам знаешь. Денежки. Я, честно говоря, тогда растерялся. Вокруг зарабатывали все во всю. Пол-Митина незаконно.

Но вот что я подумал. Народ трясся над каждой копейкой и об играх не думал. Преступный бизнесмен тоже сделал бы дело и – концы в воду. А тут как будто играли в чудовищную игру. То останки в помойке, то контейнер с капустой.

Конечно, я первым делом пошел к бездельникам, «докторам».

– К каким доктогам? – прищурившись, спросила

Мира.

– К «черным». Беленький вздрогнул.

– Не волнуйтесь, Петр Яклич. «Доктора» оказались тихим пенсионерским кружком. Правда, и они, – подмигнул он, – могли быть чьей-то крышей.

Бывший мидовский кадровик крякнул.

– Но и Кучин, и отец Сергий, – продолжил Костя, – тоже вызывали подозрения.

Он посмотрел на Капустницу. Нинка сидела, прикрыв ладонью рот. Глаза, как всегда, блестели.

– Оба, – сказал Костя, – расстарывались для де­нег. К тому же они приятели со школы. Могли завести общий подпольный бизнес или бартер. Отец Сергий вообще мыловар.

– Не мыло… Он же батюшка! Свече… – обиженно сказала Нинка.

– Что – свечи?

– Вар. – Она фыркнула.

– А мыло чье у вас в магазине?

– Ну, это так, заодно…

– Вот именно. А другие батюшки заодно торгуют табачишком. Заодно – и Кучин мог подложить конкурентам свинью. Смотрите, как сели все на капусту с картошкой, как только поползли слухи про мясо.

Но все-таки сами себе отец Сергий и Кучин не враги. Не стали бы они устраивать эту мерзость с подвальным контейнером.

А может, думал я, наоборот, Кучин обезвредил конкурентов или о. Сериков пустил трупы на мыло и клей. А вещдок подкинули сами себе, чтобы явствовало: невиновны мы, мы – жертвы.

К другим мужикам я тоже присмотрелся. У всех было что-то не то. Наглаженный наш «Утюг» Струков, Егор с качками, понятное дело, ну, и Митя со своими сумками…

Костя вспомнил митины героиновые мешочки и осекся.

– Какими сумками? – спросил Костиков.

– Хозяйственными, – отмахнулся из соседской солидарности Костя. – Или Чикин с кубышкой.

– Чикин… да, хм, гм, – сказал Дядьков. – Кто-то ворует кабель в подвалах. Вчера снял триста метров. Обесточил подъезд.

– И спас меня, – сказал Костя, – от поволяевской электроплитки. Спасибо. А женщины у нас не лучше.

– Спасибо, – сказали женщины.

– Но сами

посудите. Все плутовали. Доходы ж не объявляли.

– Одна я, дура, задняца, – сказала Харчиха в знакомой сиреневой кофте. – За кулябяку десятку получу, семь отдам налога, в задняцу.

– Не перебивайте, Матгена, – сказала Мира.

– Значит, женщины, – продолжал Костя. – Тоже крутятся. Взять Бобкову Матильду Петровну. Старый человек, а молодым фору даст.

– Догонит, и еще даст, – тявкнула горбунья.

– Не пегебивайте, Матигьда, – сказала Мира.

– Да все. И Раиса Васильевна, и Мира Львовна.

– Что – Мига Гьвовна, а? Что – Мига Гьвовна?!

– Не перебивайте, Мира Львовна, – сказали все. Кисюк Раиса Васильевна закусила губу. Она ерзала то и дело. Казалось, решалась.

– Наслушался я, Мира Львовна, в больнице разго­воров.

– Газговогы.

– Ну, ясно. Я понял, когда прочел листовку про трансплантарий. Листовка была от абрамовцев. Афганцы подрядили их на расклейку туфты, чтобы выгнать вашу ЛЭК и занять лэковский флигель. Митинское эрэнъе тоже трудовое.

На лице Егора, как всегда, когда припирали к стенке, ничего не отразилось.

– Вообще-то, в больнице, – признал Костя, – я и сам испугался за анализ. Подумал, нарочно написали плохой, чтобы отнять почку.

– Да ну. Нажгался яиц.

– Вот именно. Наглотался гоголь-моголя.

– Вот и анализ. Мы студентами так нагочно хитгиги. Пожгем яйца, погучим спгавку, что кошмагный бегок в моче и что ехать на кагтошку негьзя.

– И с моргом я вас расколол. Устроили из морга учебку. Сдали полэтажа кафедре МОМИ.

– Ну да, кафедге судмедицины. У студентов в могге пгактика.

– Так что вас, Мира Львовна, я отмел. Не отмел, но поставил последней по конкурсу.

– Ах, конкурс, – раздались голоса.

– Не сердитесь, – сказал Костя. – Я не провидец. Но все-таки наш народ работал. Наши, как говорит Ольга Ивановна, бились. А потрошители играли. Слишком напоказ. Нате вам мусор, ручки-ножки. Нате вам кочанчик капустки. Гадайте: а где туловища, а что с ними? Люди и гадали.

Но это как раз бросалось в глаза: преступник навязывал улики, наводил на других. Выставил напоказ медицинские коробки: мол, смотрите, подозревайте, хотите – докторов, хотите – хулиганов. В общем, отводил всем глаза. Сколько подозрений подсунул! Черную мессу, варку мыла, торговлю почками, борьбу с конкурентом. Навязывал сплошную экзотику. Вот и надо бьшо искать что-то простое, бытовое.

Почему убита молодежь? Чем привлекла? Все разные по годам и складу. Притом безденежные. Ничего в них блестящего. Именно это и бьшо общим. Все они не семи пядей во лбу, не праведники и падки на легкий заработок. Могут мешать такие пройды? Еще как! Чем? Что-то узнали? Что? То, что не показывалось. То есть, показывают в одну сторону – смотри в другую.