Письма 1855-1870
Шрифт:
Я только что вернулся домой после чтений в Рединге, Шерборне, Дорсетшире и Брэдфорде в Йоркшире. Что за аудитория! А ведь на последнем чтении сидело три тысячи семьсот слушателей, и, если бы не смех и аплодисменты, все они сошли бы за одного.
Меня огорчает то, что война так завладела мыслями англичан. Все прочие заботы и интересы померкли перед ней. Боюсь, нет никаких сомнений в том, что пройдут годы, прежде чем можно будет заикнуться о каких-нибудь внутренних реформах; каждый ничтожный рутинер грозно замахивается войной на всякого, кто пытается противиться его махинациям, и любой вопрос, связанный с ней, раздувается до таких несусветных размеров, что каким бы необходимым и полезным дело ни было само по себе, оно становится смешным.
При всем этом, на мой взгляд, нет ни малейшего
Заявление это, как мне кажется, не возымело особого действия. Что до меня, то я нисколько не сомневаюсь в том, что наше правительство - это самое злополучное правительство, какое только можно себе вообразить, что от него никто (кроме некоторых чиновников) не ждет ни малейшего толку и что тем не менее заменить его абсолютно некем. Пожалуй, это самое поразительное последствие избирательных реформ, укоренившееся у нас, несмотря на возросшее общественное сознание.
Позвольте рекомендовать Вам, как собрату-читателю высокой требовательности, две комедии, обе они написаны Гольдсмитом: "Унижение паче гордости" * и "Добродушный человек". И та и другая восхитительны и так прелестно написаны, что их читаешь с наслаждением. Мой друг Форстер, написавший "Жизнь Гольдсмита", около года назад серьезно занемог и как-то вечером, когда я сидел у его постели, попросил меня почитать ему "что-нибудь гольдсмитовское". Мне попалось "Унижение паче гордости", и пьеса доставила нам такое огромное удовольствие, что, мне кажется, уже на первой странице он почувствовал себя лучше, а к пятому акту был совершенно здоров.
Я в восторге от Вашего рассказа о Холдимэнде *, кланяйтесь ему от меня. Скажите ему, что дочь Сиднея Смита * на свои средства напечатала биографию отца, его избранные письма. Книга получилась очень удачная и во многом представляет его точно таким, каков он был в жизни. Я настойчиво убеждал леди Холланд * опубликовать ее, и, кажется, она выйдет примерно в марте.
Мой старший сын вернулся из Германии, главным образом (как мне кажется) для того, чтобы изучить деловую жизнь Бирмингема. Вся девятка здорова и счастлива, так же как миссис Диккенс и Джорджина. Обе мои дочери полны интереса к Вашим, а одна из них (кажется, я говорил Вам об этом, когда был на Елисейских полях) удивительно похожа лицом на одну из Ваших. Сейчас все они в страшном волнении из-за большой пьесы-сказки, которая будет идти у нас в ближайший понедельник. В доме негде повернуться от блесток, газа, евреев-костюмеров и театральных плотников. Передайте наш общий нежный и сердечный привет дорогой миссис Сэржа и Вашим прелестным дочерям.
Всегда думающий о Вас, мой дорогой Сэржа, и сердечно любящий Вас
Ваш преданный друг.
2
АРТУРУ РИЛАНДУ
Тэвисток-хаус,
понедельник, 29 января 1855 г.
Мой дорогой мистер Риланд,
Я все еще пребываю в величайшем недоумении и никак не могу решить, что читать в Бирмингеме. Боюсь, что в будущем месяце осуществить нашу идею не удастся; какой же из двух приемлемых для меня месяцев предпочтительнее для Ваших бирмингемских намерений - май или декабрь?
Коль скоро я уже прочел в Бирмингеме две свои рождественские повести, я предпочел бы выбраться из этих теснин и выйти в открытое море какой-нибудь из моих больших книг. Я внимательно просмотрел "Копперфилда" (которого люблю больше всех своих книг), имея в виду подготовить для чтения рассказ, который назывался бы, скажем, "Хозяйство молодоженов и крошка Эмили". Но здесь остается еще одна огромная трудность. Дело в том, что в самой книге, стоившей мне неимоверных трудов, все события так переплелись между собой и так тесно слиты воедино, что я никак не могу выделить какие-нибудь из них из общего повествования и рассказать в течение положенного времени о том, как Пеготти искал свою племянницу, или
Вот как обстоят дела. Не стыжусь признаться, что я и сейчас не могу без волнения взять в руки эту книгу (так велика была ее власть надо мной в ту пору, когда я писал ее) и что стоит мне только подступиться к ней, как я начинаю читать все подряд и при этом чувствую, что не смогу изменить в ней ни слова. Я не забыл о соглашении, которое мы заключили, прощаясь, и искал вдохновения, уставившись на корешки моих книг. Этот проект - единственный, к которому я постоянно возвращаюсь, и все же - ни малейшего успеха!
Преданный Вам.
3
ЧАРЛЬЗУ НАЙТУ *
Тэвисток-хаус,
30 января 1855 г.
Мой дорогой Найт,
Вы, разумеется, можете не опасаться того, что я сочту Вас бессердечным. Однако то, что Вы написали, настолько нелепо, что я чувствую, как возмущение Вами заполнило меня уже более чем на три четверти.
Моя сатира направлена против тех, кто не видит ничего, кроме цифр и средних чисел, против тех, кто олицетворяет собой величайший и злейший порок наших дней, против людей, чья деятельность еще долгие годы будет наносить гораздо больший ущерб тому полезному и бесспорному, что есть в политической экономии, чем мог бы нанести я (если бы у меня было такое намерение) в течение всей своей жизни; против тех безмозглых идиотов, которые, ухватившись за среднюю температуру Крыма в течение двенадцати месяцев, готовы считать ее основанием для того, чтобы одевать солдат в одни нанковые мундиры в такую морозную ночь, когда и в меховой одежде недолго замерзнуть до смерти; против тех, кто берется утешать рабочего, вынужденного ежедневно вышагивать по двенадцати миль с работы и на работу, сообщая ему, что среднее расстояние между двумя населенными пунктами по всей Англии не превышает четырех миль. Ба! Да какое же отношение имеете Вы ко всей этой чепухе?
Когда я прочту эту книгу, я поставлю ее на отдельную полку, рядом с "Однажды". Я зарыл бы свою трубку мира и послал Вам этот воинственный клич тремя-четырьмя днями раньше, если бы не читал в это время в Брэдфорде для небольшой аудитории в три с половиной тысячи слушателей.
Искренне Ваш.
4
ЛИ ХАНТУ *
Тэвисток-хаус,
среда вечером, 31 января 1855 г.
Мой дорогой Хант,
Не могу допустить, чтобы прошел еще один месяц, а я по-прежнему так и не написал Вам хоть несколько строк. Я давно уже собирался заглянуть к вам на чашку чая, так как считал, что это было бы единственным достойным ответом на ваше письмецо. Но все это время меня так бросало из стороны в сторону, я был так измучен всеми этими разъездами, вечyой спешкой и неотложными делами, что вся моя жизнь превратилась в сущий водоворот.
На рождество я всегда стремлюсь сделать то немногое, что в моих силах, чтобы поддержать некоторые полезные воспитательные начинания, устраиваемые для жителей больших городов. Выполняя обещания, данные еще осенью, я побывал за то время, что мы с Вами не виделись, в Беркшире, Дорсетшире и Йоркшире. В промежутках между этими поездками я урывками виделся с детьми, которые все до одного съехались домой на праздники, водил их в "пантомиму" и ставил нашу традиционную новогоднюю пьесу-сказку, в которой "были заняты" мы все, включая малютку. Немало времени потребовал от меня мой старший сын, он только что вернулся из Германии, и мне надлежит ограждать его от демона праздности и следить за его первыми шагами на деловом поприще. Для моего второго сына (мы прочим ему карьеру в Индии) мне пришлось искать нового наставника. Он покинул отчий дом лишь сегодня и увез с собой сливовый пирог, коробку мармелада, такое же количество джема, двенадцать апельсинов, пять шиллингов и целый бочонок слез. Из-за инфлюэнцы я никуда не выхожу из дому, а на той неделе собираюсь в Париж. Я уже не говорю о таких пустяках, как этот гигантский волчок, именуемый "Домашнее чтение", который неустанно совершает свой еженедельный оборот и при этом жужжит: "Не забудь обо мне"; или о комитете, где мы с Форстером * занимаемся довольно важными для литераторов делами *, и ограничусь заверением, что все это время я был очень занят.