Письма Амабеда и др, переведенные аббатом Тампоне
Шрифт:
Сегодня утром отец Фатутто вошел ко мне в одном легком шелковом подряснике и весь благоухая. Я была еще в постели. "Победа!
– объявил он.
– Приказ об освобождении вашего мужа наконец подписан". При этих словах я воспламенилась восторгом и назвала Фатутто своим отцом, своим благодетелем. Он нагнулся и поцеловал меня. Я подумала было, что это просто невинная ласка, целомудренное свидетельство его доброты ко мне, но сн тут же сорвал, одеяло, сбросил с себя подрясник, накинулся на меня, как коршун на голубку, придавил меня всей своей тяжестью, мускулистыми руками намертво
Зачем я не умерла!
Дара, почти нагая, прибежала мне на помощь, но, увы, лишь тогда, когда спасти меня от позора мог разве что удар грома. О провидение, о Бирма! Гром не грянул, и мерзкий Фатутто изверг в мое лоно жгучую росу своего злодеяния. Нет, даже десять рук божественной Дурги не обуздали бы неистовство этого Махишасуры [Махишасура - один из вождей мятежных небожителей в их борьбе против Предвечного, согласно Аватарашастре, древнейшей книге браминов; к ней, героятно, восходит сказание о войне богов с титанами, равно как и другие выдумки такого рода].
Моя дорогая Дара изо всех сил оттаскивала его, но представь себе воробья, который теребит перья коршуна, насевшего на голубку, - и ты воочию увидишь отца Фатутто, Дару и несчастную Адатею.
Чтобы отомстить Даре за несвоевременное заступничество, он схватил ее самое одной рукой, повалил и, удерживая меня другою, обошелся с бедняжкой столь же немилосердно, как со мной, после чего с гордым видом хозяина, наказавшего двух рабынь, удалился, бросив на прощанье:
– Знайте, что такая же кара ждет вас обеих всякий раз, когда будете упрямиться.
Добрых четверть часа мы с Дарой не смели ни заговорить, ни посмотреть друг на друга. Наконец она вскричала:
– Ах, дорогая моя госпожа, что за ужасный человек! Неужели псе его собратья столь же безжалостны?
Я думала лишь о своем злополучном Амабеде. Мне обещали его вернуть и не возвращают. Покончить с собой значит оставить его на произвол судьбы. И я не наложила на себя руки.
Целый день я питалась лишь своей скорбью. Еду в обычный час нам не принесли. Дара удивилась и начала сетовать; мне, напротив, казалось зазорным есть после того, что с нами случилось. Тем не менее у нас отчаянно разыгрался аппетит, но никто не шел, и мы были почти без памяти от голода, как раньше от горя,
Наконец, под вечер, нам дали пирог с голубятиной, пулярку, двух куропаток, маленький хлебец и, в довершение обид, бутылку вина без воды. Это самое оскорбительное издевательство, которому можно подвергнуть Двух женщин, претерпевших столько, сколько мы, но что было делать? Я упала на колени. "О Бирма!
О Вишну! О Брама! Вам ведомо: то, что входит в тело, не оскверняет душу. Вы сами наделили меня душой; простите же ей, если состояние моего тела с роковой неизбежностью мешает мне ограничиться одними овощами. Я знаю, есть цыпленка - страшный грех, но нас к нему принуждают. Пусть же все эти преступления падут на голову отца Фатутто! Да превратится он по смерти в несчастную молодую индианку, а я - в доминиканца и да отплачу я ему за все причиненное
мы сели за стол. Как горестны радости, за которые потом себя коришь!
P. S. Сразу же после ужина я принялась за письмо к правителю Гоа, именуемому коррежидором. Я прошу его освободить нас с Амабедом и заодно уведомляю о преступлениях отца Фатутто. Моя дорогая Дара заверяет, что переправит ему мое письмо через одного из стражников инквизиции, который иногда видится с ней у меня в передней и выказывает ей большое уважение.
Посмотрим, что принесет нам этот рискованный шаг.
ШЕСТОЕ ПИСЬМО АДАТЕИ
Поверишь ли, мудрый наставник человеков? Даже в Гоа есть справедливые люди, и коррежидор дон Жеронимо - один из них. Наше с Амабедом несчастье тронуло его, несправедливость возмутила, преступление разгневало. Он взял с собой судей и отправился в тюрьму, куда мы заключены. Как мне стало известно, этот вертеп именуется Дворцом святейшей инквизиции.
Но вот что удивит тебя: коррежидора не впустили.
Пять извергов встали на пороге со своими алебардщиками и ответили служителю правосудия:
– Именем господа, ты не войдешь!
– Именем короля, я войду, - ответил он.
– Дело подсудно королю.
– Нет, богу, - возразили чудовища.
– Я обязан допросить Амабеда, Адатею, Дару и отца Фатутто, - настаивал справедливый дон Жеронимо.
– Допросить инквизитора? Доминиканца?
– вспылил главарь извергов.
– Это святотатство! Scomraunicao! Scommunicao! [Анафема! Анафема! (буквально: отлучаю; португ )].
Я слышала, что это страшные слова: тот, к кому они обращены, обычно умирает до истечения трех суток.
Противники разгорячились, еще немного - и началась бы свалка, но в конце концов стороны обратились к гоанскому bispo [Епископ (португ.)]. Bispo у этих варваров - примерно то же, что ты среди детей Брамы: духовный их правитель. Одеяние у него фиолетовое, на руках он носит фиолетовые башмаки, по торжественным дням надевает шапку, похожую на сахарную голову с вырезом посредине.
Этот человек нашел, что обе стороны равно не правы и что судить отца Фатутто полномочен лишь наместник бога. К его божественности и было решено отправить виновного вместе с Амабедом, мною и моей верной Дарой.
Я не знаю, где живет этот наместник - по соседству с великим ламой или в Персии, но что мне до того!
Скоро я свижусь с Амабедом и последую за ним куда угодно-на край света, на небо, в ад. Стоит мне подумать о нем, как я забываю все - яму, тюрьму, надругательство Фатутто, его куропаток, которых имела низость съесть, его вино, которое имела низость выпить.
СЕДЬМОЕ ПИСЬМО АДАТЕИ
Я свиделась с моим нежным супругом: нас вновь соединили, и я заключила его в объятия. Он стер пятно преступления, которым осквернил меня гнусный Фатутто; подобно священным водам Ганга, смывающим с души любую скверну, он дал мне новую жизнь. Обесчещенной остается одна лишь Дара, но твои молитвы и благословения вернут ей весь блеск былой чистоты.