Письма Баламута. Расторжение брака
Шрифт:
Твой любящий дядя
Письмо Второе
Мой дорогой Гнусик!
Весьма досадно было узнать, что твой подопечный обратился. Не тешь себя надеждой, что избежишь положенного наказания (хотя я уверен, что в минуты успеха ты не тешишь себя надеждами). Надо спасать положение. Не нужно отчаиваться – сотни людей, обратившихся взрослыми, немного побыли в стане Врага, исправились, и теперь они с нами. Все привычки подопечного, и душевные и телесные, льют воду на нашу мельницу.
Один из великих наших союзников в нынешнее время – сама церковь. Пойми меня правильно. Я говорю не о той Церкви, которую мы видим объемлющей пространство и время, укорененной в вечности, грозной, как полки со знаменами. Это зрелище, признаюсь, способно устрашить самых смелых искусителей. Но, к счастью, та Церковь невидима для людей. Твой подопечный видит лишь недостроенное здание в псевдоготическом стиле на неприбранном строительном участке. Войдя же внутрь, он увидит местного бакалейщика с елейным выражением лица, а тот предложит ему лоснящуюся маленькую книжечку, где записано содержание службы, которого никто толком не понимает, и еще книжечку в потертом переплете, содержащую искаженные тексты разных религиозных песнопений, в большинстве своем плохих и напечатанных к тому же мелким шрифтом. Когда он сядет на свое место и оглядится, он увидит как раз тех соседей,
Максимально используй разочарование и упадок, которые неминуемо настигнут его в первые же недели по обращении. Враг попускает это разочарование на пороге каждого человеческого дела. Оно появляется, когда мальчик, зачарованный историей Одиссея, начинает учить греческий. Оно же появляется, когда влюбленные поженились и учатся жить вместе. Во всяком человеческом деле есть переход от мечтаний к действительности. Враг идет на риск, связанный с этим разочарованием, так как лелеет надежду, что эти отвратительные маленькие создания станут Его свободными приверженцами и служителями. Он вечно называет их «сыны», с упорным пристрастием унижая весь духовный мир неестественной любовью к двуногим. Не желая лишать их свободы, Он отказывается силой вести их к целям, которые поставил перед ними. Он хочет, чтобы они «шли сами». Здесь-то и кроются наши возможности. Но помни, что здесь же скрыта и опасность для нас. Уж если они пройдут благополучно через период сухости, они будут меньше зависеть от своих эмоций и искушать их станет труднее.
До сих пор я писал тебе так, словно люди, сидящие на соседних скамьях, не дают никаких разумных поводов к разочарованию. Когда же твой подопечный знает, что дама в нелепой шляпке – страстная картежница, а человек в скрипучих сапогах – скряга и вымогатель, твоя задача много легче. Ты просто мешай ему думать: «Если я, такой, какой я есть, могу считать себя христианином, почему недостатки моих соседей по скамье доказывают, что их религия – просто лицемерие и привычка?»
Ты спросишь, возможно ли, чтобы столь очевидная мысль миновала его? Возможно, дорогой Гнусик, вполне возможно! Обращайся с ним поразумнее, и это просто не придет ему в голову. У него еще нет прочной связи с Врагом, а потому нет истинного смирения. Сколько бы он ни говорил о своей греховности, даже на коленях, все это – лепет попугая. В глубине души он еще верит, что оказал большую честь нашему Врагу, когда обратился, и думает, что выказывает большое смирение, ходя в церковь вместе с ограниченными, скучными людьми. Удерживай его в таком состоянии как можно дольше.
Твой любящий дядя
Письмо третье
Мой дорогой Гнусик!
Я очень рад тому, что ты рассказал мне об отношениях подшефного с матерью. Непременно воспользуйся возможностями, которые здесь открываются.
Враг намерен продвигаться от центра души к ее окраинам, все больше и больше подчиняя поведение нашего подопечного новому идеалу. В любую минуту Он может добраться и до отношений с матерью. Ты должен опередить Его. Не теряй связи с нашим коллегой Лизоблюдом, который опекает эту даму. Создай в его семье атмосферу прочной раздражительности и ежедневных колкостей. При этом полезны следующие методы: 1. Удерживай внимание подопечного на его внутренней жизни. Он думает, что обращение развивается «внутри его», и потому смотрит внутрь, на «состояние своей души» или, точнее, на ту версию этих состояний, которую ты ему подсунешь. Поощряй его всячески в этом «самоанализе» и отвращай его взор от простейших обязанностей, направляя к целям высоким и духовным. Обыграй полезнейшую черту человека – пренебрежение к будничному и страх перед ним. Доведи подопечного до того, чтобы он часами копался в себе, но при этом не обнаружил черт, которые совершенно ясно видны каждому живущему или работающему с ним. 2. Без сомнения, ты никак не запретишь ему молиться за свою мать, но постарайся обезвредить его молитвы. Последи за тем, чтобы он всегда их видел «высокими и духовными», чтобы связывал их с состоянием ее души, а не с ее ревматизмом. Тут два преимущества. Первое: его внимание будет приковано к тому, что он почитает за ее грехи, а под ними он, при небольшой твоей помощи, будет подразумевать те ее особенности, которые ему неудобны и его раздражают. Таким образом, даже когда он молится, ты сможешь растравлять раны от обид, нанесенных ему за день. Это операция не трудная, а тебя она развлечет. Второе: его представления о ее душе очень неточны, а часто и просто ошибочны, и потому он в какой-то степени будет молиться за воображаемую личность; твоя же задача в том, чтобы день ото дня эта личность все меньше и меньше походила на его настоящую мать – острую на язык даму, с которой он встречается за обедом. Со временем ты должен довести его до того, чтобы ни одна мысль и ни одно чувство из его молитв не излились на его действительные отношения с матерью. У меня были пациенты, которых я так хорошо держал в руках, что им ничего не стоило в один миг перейти от пылкой молитвы за душу жены или сына к побоям и оскорблениям. Третье: когда два человека много лет живут вместе, обычно бывает так, что у одного из них есть интонация или выражение лица, которых другой просто вынести не может. Используй и это. Пусть в сознании твоего подопечного полнее всплывет та особая манера хмурить брови, которую он приучился не любить с детства, и пусть он заметит, как сильно ее не любит. Пусть он скажет матери, что она знает, как это раздражает его, и нарочно хмурится. Если ты правильно поведешь дело, подопечный не заметит вопиющей неправдоподобности своих же слов. И конечно, никогда не позволяй ему заподозрить, что и у него могут быть интонации и выражения лица, раздражающие ее. Поскольку он не видит и не слышит себя, справиться с этим легко. Четвертое: в цивилизованном обществе домашняя ненависть выражается так – один из членов семьи говорит другому то, что показалось бы совершенно безобидным на листе бумаги (слова ведь безобидны), но в эту минуту сказанное этим тоном мало чем отличается от пощечины. Чтобы поддержать эту игру, вы с Лизоблюдом должны следить за тем, чтобы у каждого из ваших дураков были разные требования к себе и к другому. Твой подопечный должен требовать, чтобы все его высказывания понимали в прямом смысле, дословно, в то время как все сказанное матерью умножится для него на контекст, подоплеку и всякие
В заключение расскажи мне, как относится старушка к религии? Не ревнует ли она сына? Не задета ли она тем, что он усвоил от других и так поздно то, чему, как она считает, она обучала его с детства? Не думает ли она, что он поднимает слишком большой шум или что вера ему слишком легко досталась?
Помни старшего брата из притчи Врага!
Твой любящий дядя
Письмо четвертое
Мой дорогой Гнусик!
Дилетантские предложения в твоем последнем письме напомнили мне, что пришло время поговорить с тобой полнее о таком неприятном предмете, как молитва. Ты мог бы и не писать, что мой совет по поводу молитв подопечного оказался «на редкость неудачным». Так не пишут племянники своему дяде, а младшие искусители – помощнику министра. К тому же я замечаю, что ты хочешь свалить с себя ответственность. Учись расплачиваться за ошибки.
Лучше всего, насколько это возможно, вообще удержать подопечного от молитв. Когда подопечный (как у тебя) – взрослый человек, недавно возвратившийся в стан Врага, это легче всего сделать, напоминая ему (или внушая ему, что он помнит) о попугайских молитвах его детства. Используя отвращение к таким молитвам, ты убедишь его стремиться к чему-то стихийному, спонтанному, бесформенному и нерегулярному. В действительности для начинающего это означает, что он станет вызывать в себе смутное «благоговейное настроение», при котором, конечно, не сосредоточены ни воля, ни разум. Один поэт, Колридж, писал, что он молится «не плетеньем привычных слов и не преклоненьем колен», но просто «утихая духом в любви» и «погружаясь духом в мольбу». Это нам и нужно. А поскольку такая молитва внешне похожа на ту молитву без слов, которой молятся очень продвинувшиеся на службе у Врага, то рассудительные и ленивые пациенты могут довольно легко и долго находиться в заблуждении. Наконец, их можно убедить, что положение тела совершенно не важно для их молитв (они ведь постоянно забывают то, что ты всегда должен помнить: они – животные и тела влияют у них на душу). Как ни смешно, эти твари всегда представляют, что мы пичкаем их мозги разными мыслями, в то время как для нас лучше всего отвлекать их от мыслей.
Если это не удается, испробуй более тонкий способ. Всякий раз, когда его намерения обращаются к самому Врагу, мы вынуждены отступить. Но есть способ помешать им. Самое простое – переключить его внимание с Врага на самого себя. Пусть сосредоточится на собственном сознании или пытается вызвать в себе чувства собственными волевыми усилиями. Когда ему захочется воззвать к Его милосердию, пусть он вместо этого начнет возбуждать в себе жалость к самому себе, не замечая, что делает. Когда он захочет молиться об укреплении мужества, пусть почувствует себя храбрым. Когда он говорит, что молит о прощении, пусть почувствует, что прощен. Научи его оценивать каждую молитву по тому, возбудила ли она желаемые чувства. И пусть он никогда не подозревает, насколько неудача или удача молитвы при таком к ней отношении зависит от того, здоров он или болен, устал или бодр.
Разумеется, Враг не всегда будет бездействовать – там, где молитва, всегда есть опасность, что Он вмешается. Он до неприличия равнодушен к собственному достоинству и к достоинству нашей части духов бесплотных, а этим животным, преклоняющим колени, дарует самопознание совершенно возмутительным образом. Но если Он пресечет твои первые попытки направить молитву подопечного в другую сторону, у нас останется еще одно, более тонкое оружие. Людям не дано воспринимать Его прямо (чего мы, к сожалению, не можем избежать). Они никогда не испытывали той ужасающей ясности, того палящего блеска, из-за которого все наше существование – непрерывная мука. Если ты заглянешь в душу своего пациента, когда он молится, ты не найдешь там этой ясности. Если же ты еще пристальнее вглядишься в объект, к которому он обращается в молитве, ты обнаружишь нечто сложное, состоящее из множества весьма нелепых частей. Там будут образы, ведущие свой род от изображений Врага в позорный период Его вочеловечения. Там будут смутные, а то и совсем непонятные и примитивные, детские и наивные образы, связанные с двумя другими лицами Врага. Могут подмешиваться сопутствующие молитве ощущения и даже благоговение перед самим собой. Я знаю случаи, когда то, что наш подшефный называл «богом», помещалось в левом углу потолка, или в его собственной голове, или на распятии. Но какова бы ни была природа сложного представления о Враге, главное – следи за тем, чтобы подопечный молился именно своему представлению, идолу, которого он сам себе сотворил, а не Тому, Кто сотворил его. Принуждай подшефного и к тому, чтобы он постарательнее исправлял и улучшал объект поклонения и постоянно думал об этом, пока он молится. Если когда-нибудь он достигнет ясности, если когда-нибудь он сознательно направит свои молитвы не «Тебе, каким я помышляю Твой Образ», но «Тебе, единственно Сущему» – нам конец. Если он отбросит все свои представления и образы в сторону, распознав их ничтожно субъективную природу, и доверится Тому, Кто невидимо, но совершенно реально присутствует здесь, в одной с ним комнате, Тому, Кого ему никогда не познать, тогда как Тот его знает, – может случиться самое худшее. Избежать этого тебе поможет одно: сами люди жаждут раскрыть душу в молитве не так сильно, как им кажется. Но часто молитву слышат лучше, чем хочется человеку.
Твой любящий дядя
Письмо пятое
Мой дорогой Гнусик!
Когда ожидаешь подробного доклада о работе, а получаешь расплывчатые восторги, это несколько разочаровывает. Ты пишешь, что «себя не помнишь от радости», потому что европейцы начали свою очередную войну. Мне ясно, что с тобой произошло. Ты не охвачен радостью, ты просто пьян. Читая между строк твоего совершенно неуравновешенного письма о бессонной ночи пациента, я могу судить и о твоем состоянии. За свою карьеру ты впервые вкусил того вина, в котором – награда за все наши труды. Это вино – тревога и смятение души человеческой – ударило тебе в голову. Тебя трудно винить: мудрая голова не венчает юные плечи. А вот впечатлили ли подопечного мрачные картины будущего, которые ты ему нарисовал? Подсказал ты ему печальные воспоминания о его счастливом прошлом, засосало у него как следует под ложечкой? Ты сумел сыграть на всех его тонких струнках? Что ж, это в порядке вещей. Но помни, Гнусик, делу – время, а потехе – час. Если твое теперешнее легкомыслие приведет к тому, что добыча выскользнет из рук, ты вечно и тщетно будешь жаждать вина, которого сейчас отхлебнул. Если же с помощью настойчивых, хладнокровных и непрестанных усилий тебе удастся заполучить его душу, он твой навеки. Он станет тогда живой чашей, до краев полной отчаянием, ужасом и смятением, и ты сможешь отпивать из нее, когда захочешь. Так что не позволяй временному возбуждению отвлекать тебя от главного дела, а дело твое – подрывать веру и тормозить добродетель. В следующем письме пришли мне тщательный и полный отчет о реакциях пациента, чтобы мы смогли обдумать, что лучше: сделать из него крайнего пацифиста или пламенного патриота. Здесь у нас масса возможностей. Пока что я должен тебя предостеречь: не возлагай слишком много надежд на войну.