Шрифт:
Вместо пролога.
Окрестности Манжера, Франция Июнь 1916 года
Приложив фонарик к винтовке, он шагал впотьмах без страха. В нос настойчиво вдавался сладко-гнилостный запах подвала, но Уокер не предполагал, что найдет здесь что-то кроме убежища. После длительного марша ноги его начинали подкашиваться, и уставший мозг не мог думать ни о чем: ни о спасительной Антанте, ни о проклятом городке Манжере, окруженном немцами двенадцатый день, ни о раненой руке. «Сон. В любом месте, минут на тридцать», – вот, что занимало все мысли младшего капрала Уокера.
Ступени вели вниз, ботинки шагали по
В отличие от прошлых моментов, присутствие в темноте кого-то другого не грозило смертью, более того, человек, который так пристально смотрел сейчас на Уокера, боялся его. Но не солдатским презрительным страхом, который часто граничил с отчаяньем, а каким-то… детским страхом.
– Не стреляйте. Здесь только я и мой брат, – услышал он перед тем, как свет озарил лицо говорящего.
Совсем юная девушка, моложе двадцатилетнего Уокера года на два-три, смотрела на него, стараясь не морщиться от света. Одна коса была грубо срезана до середины шеи, вторая лохмато обрамляла ее удлиненное лицо. Покрасневшие карие глаза блекло мерцали под каемкой ресниц, делая взгляд бархатным и пытливым.
Уокер не опускал винтовки, руки у него закостенели от неожиданности, и штык-нож все еще был направлен на девушку.
– Не стреляйте, – она отступила назад на шаг, немного разведя руки, прикрывая кого-то.
Позади нее, на ящиках, под немецким кителем лежал человек. Уокер не мог разглядеть его, не мог даже заключить, жив ли он, и опустил оружие. Слова девушки с приятным французским дрожанием он мог перевести на уровне инстинкта.
– Друг, – сказал Уокер, не сводя глаз с человека на ящиках. – Антанта, Великобритания. Друг.
Девушка кивнула. Запах разложения удушливо встал в носу Уокера, вызывая тошноту. Он отошел, забирая вглубь подвала свет фонарика, и сел в углу – ноги совсем его не держали. Упершись затылком в стену, он думал, что сон придет мгновенно, но смрад не давал закрыть глаза. Это стало раздражать.
– Он умер? – спросил Уокер, немного злясь на девушку, и посветил на человека. – Если он умер, то вам нужно выбраться отсюда. Немцы скоро покинут деревню и войдут в Манжер, вы сможете уйти.
Свет снизу перешел на девушку. Она стояла около ящиков с замершей кистью надо ртом человека, как будто тот должен вот-вот вскочить со своего места или завопить. Юбка на ней была надета задом-наперед, и посередине чернело большое круглое пятно.
– Манжер? – услышал он ее голос. – Манжер… разрушен немец? Разрушен?
– Еще нет, но немцы скоро займут город.
Девушка подошла поближе, точно хотела лучше расслышать, и села, осторожно разглядывая штык-нож, перед Уокером. Она понимала его так же машинально, вырывая слова и анализируя их вместе и по отдельности. Манжер находится в опасности и, возможно, он скоро падет – такой вывод сделала девушка. Привыкшая заключать фатальные исходы, она приняла этот факт с покорностью, как и мирное вторжение английского солдата.
Как только свет упал на лицо Уокера, девушке показалось, что оно даже красиво, вероятно,
– Ваш брат… он мертв? Он болен?
Девушка наклонилась ближе, вслушиваясь и не понимая, тогда Уокер показал на человека пальцем и повторил вопрос. Широкий белый луч снизу полз по пыли подвала, светил на колени девушки и задевал рукав немецкого кителя, свесившийся до земли. Около него пробежала крыса, и Уокер с омерзением перевернул фонарик кверху. Теперь он видел девушку и ряды банок вокруг нее.
– Не брат, – сказала она, вглядываясь в его лицо с поразительной внимательностью. Свет, который принес Уокер, был для отвыкнувших глаз болезненным, но она радушно ловила его, как солнце. – Я не знаю, кто это. Но я знаю имя. Армэль. Он совсем мальчик, тяжело ранен. Я полагаю, у него заражение крови, он редко приходит в себя. У него жар и гниет нога.
– Так вы ждете, когда он выздоровеет?
– Выздоровеет? – ломая язык, повторила девушка и покружила глазами по мраку подвала, вспоминая значение. – Нет, – после недолгого молчания ответила она. – Не выздоровеет.
– Вы ждете его смерти?
– Да, – она рассеяно кивнула, начав заплетать отрезок волос. Слово «смерть» по-английски она знала прекрасно. – Мне кажется, здесь есть вина этой мерзкой крысы. Она повадилась сюда ходить. Она садится на Армэля, подлезает под китель и грызет его ногу. Гангрена пахнет чем-то сладким… Однажды она сгрызла у него целый кусок, пока я спала. Я не сплю. Мое имя Авелин Морель, – неожиданно девушка протянула Уокеру руку, и черная коса распустилась снова.
Смрад гноя, не пришедший сон, крыса, половина косы француженки, ее речь, понятная в половину – все раздражало его.
– Теодор Уокер, – ответил тот, пожимая руку и боясь сломать ее.
– Теодор Уокер, – повторила Авелин, словно вкручивая в свою память эти два слова. – В деревне много немцев? Немцы еще не ушли из деревни?
– Немцы ушли из деревни? Нет. Немцы сейчас везде. Сделать ровно? – Уокер потянулся за уцелевшей косой девушки, но не рассчитал и грубо провел по щеке пальцами. Авелин в ужасе отпрянула, притягивая волосы к себе, и оглянулась на Армэля. – Нет, Авелин, я ваш друг, – сразу же спохватился он, усаживаясь удобнее. – Я лишь хотел сделать ваши волосы ровными… ровными… эм…
– Что вы хотите делать?– почти зло спросила Авелин. – Вы приходите друг… Говорите друг. Делаете немец. Немец ходит, убивает… Семья, кошка, собака… Бьет… Делает, – она оторвалась от косы и схватилась за юбку с кровавым пятном, натянув сильнее на колени, – делает мертвый ребенок.
– Я не немец. Немец отрезает косы. Я хочу сделать красиво, – Уокер тяжело задумался и затем выдал, ужасно переиначив. – Красивые волосы Авелин Морель.
Авелин смотрела на него неизменно внимательно. Пальцы вновь погрузились в волны волос, заплетая косу. Аккуратно, без единого звука она придвинулась к Уокеру и постаралась бесчувственно смотреть, как он снимает штык-нож с винтовки.