Письма из деревни (1872-1887 гг.)

Энгельгардт Александр Николаевич

6 и отхватают половину поля в один день – и ничего. Выпьют по два стакана подряд (чтобы скорей в голову ударило), закусят, запоют песни и веселые разойдутся по деревням, пошумят, конечно, полюбезнее будут с своими парнями (а у Эрбера разве не так), а на завтра опять, как роса обсохнет, на работу, как ни в чем ни бывало.

Я уже сказал, что Костик занимается охотой. Мы с ним по этому случаю и познакомились. Сошлись мы с ним потому, что это был первый человек, от которого я услыхал в деревне химическое слово. Вскоре после моего приезда в деревню, – когда дрова, хлеб, навоз еще не вытеснили из моей головы крезол, нитрофенол, антрацен и т. п., – Костик принес мне продавать зайца и просил – мы разговорились

с ним об охоте, – чтобы я ему достал для отравы лисиц «стрихнины», которая, по его словам, действует отлично. Не скрою, слышать слово «стрихнин» мне, привыкшему толковать о дифениламинах, летицинах и т. п., было чрезвычайно приятно, точно родное слово услыхал на чужбине. Мне кажется, что слово «стрихнин» было причиной, почему я тотчас почувствовал к Костику особенное расположение, выразившееся, разумеется, угощением водкой не в счет платы за зайца. Потом Костик стал носить мне тетеревей, уток, рябцов, весной собирал для меня кости, – кости он, однако, не носил сам, а присылал с мальчиком, потому что хозяину неловко, неприлично продавать такой пустой товар, – дрова мне рубил перед святой, чтобы заработать на несколько полуштофов к празднику.

Я сказал уже, что, кроме охоты, Костик занимается еще воровством. Он плут и вор, но не злостный вор, а добродушный, хороший. Он сплутует, смошенничает, обведет, если можно, – на то и щука в море, чтобы карась не дремал, – но сплутует добродушно. Он украдет, если плохо лежит, – не клади плохо, не вводи вора в соблазн, – но больше по случаю, без задуманной наперед цели, потому что нельзя назвать обдуманным воровство при случае. Костик всегда готов украсть, если есть случай, если что-нибудь плохо лежит: мужик зазевался, Костик у него из-за пояса топор вытащит и тотчас пропьет, да еще угостит обокраденного. Попадется – отдаст украденное или заплатит; шею ему наколотят, поймав в воровстве, – не обидится. Мне кажется, что Костик любит самый процесс воровства, любит хорошенько обделать дельце.

В нынешнем году Костику, однако, не посчастливилось в воровстве – должно быть, не удалось ничего украсть в благовещение. Известно, что на благовещение воры заворовывают для счастья на весь год, подобно тому, как на Бориса (2 мая) барышники плутуют, чтобы весь год торговать с барышом. Нынче Костик попался в порядочном воровстве, так что и кобылы последней решился; не знаю уж, как он теперь будет хозяйничать.

Раз осенью иду я на молотьбу, вдруг смотрю – Матов верхом скачет. Матов – мещанин-кулак, все покупающий и продающий, содержатель постоялого двора верстах в шести от меня. Завидев меня, Матов, который было уже проскакал мимо моего дома, остановился и соскочил с лошади.

– Здравствуй, барин.

– Здравствуй, Василий Иванович. Что?

– К тебе, барин. Бычки, говорил ты, продажные есть.

– Есть.

– Пойдем, покажи.

– Пойдем.

Мы пошли на скотный двор. Ну, думаю, не за бычками ты, брат, приехал, потому что если мещанин или мелкий купец приехал за делом, то он никогда не начнет прямо говорить о том деле, за которым приехал. Например, приехал мещанин. Входит, крестится, кланяется, останавливается у порога, не садится, несмотря на приглашение (мелкий, значит, торгаш), и, поздоровавшись, говорит:

– Поторговаться не будет ли чем с милостью вашей?

– Что покупаете?

– Ленку нет ли продажного?

– Есть.

– А как цена будет милости вашей?

– Три.

– Нет-с. Таких цен нету. Прикажите посмотреть.

– Извольте.

Мещанин отправляется со старостой или Авдотьей в амбар смотреть лен и возвращается через несколько времени.

– Ленок не совсем-с, коротенек. Без четвертака два можно дать-с.

Начинается торг. Покупатель хает лен, говорит, что лен короток,

тонок, не чисто смят, перележался, цветом не выходит, прибавляет

то пяти копеек – два без двадцати, два без пятнадцати, два без гривенника, догоняет до двух. Я хвалю лен и понемногу опускаю до двух с полтиной. Если отдам за два, то мещанин купит лен, хотя вообще льном не занимается. Но почему же не купить, если дешево: он дает небольшой задаток и тотчас же перепродает лен настоящему покупателю. Торгуя лен, мещанин мимоходом замечает:

– Кожицу и опоечек я у вас в амбаре видел. Не изволите-ль продать?

– Купите. Четыре рубля.

– Нет-с. Столько денег нет. Кожица плоховата. Третьячка. Три рублика извольте.

– Чем же плоховата? Резаная.

– Это мы видели-с, что резаная. Три десять извольте.

Начинается торг. Купец торгует лен и кожи, наконец, покупает

кожу и опоечек за три с полтиной.

Он приезжал за кожами.

Не за быками, думаю, приехал Матов; но не показать быка нельзя. Идем на скотный двор. Выгоняют быка. Матов смотрит его, щупает, точно и в самом деле купить хочет. Я прошу за быка пятьдесят рублей; он дает пятнадцать, между тем как одна кожа стоит восемь. Нечего и толковать. Бык ему, очевидно, не нужен. Возвращаемся домой.

– Продай ты мне, барин, два кулика ячменя.

– Не могу.

– Сделай милость, продай. Свиней подкормить нечем.

– Не могу, самому нужен.

– Ну, прощай.

– Прощай.

Матов отвязывает лошадь и, занося ногу в стремя, обращается ко мне.

– Совсем заморился сегодня.

– Что так? Да откуда ты это едешь, – ишь лошадь как загонял.

– По делу езжу, вора ищу; у меня третьеводни четыре верха (кожа с салом) украли.

– На кого ж думаешь?

– Мужик тут есть в Бабине, Костиком зовут, – ты его не знаешь. На него думаю. Он у меня третьего дня вечером был, когда кожи пропали, а теперь вот уж две ночи дома не ночует. Пьянствует где-нибудь. Я все кабаки, кажись, объездил, – нет нигде.

– Костик? Знаю, да он сегодня у меня был.

– Костик? В какое время был?

– Да вот недавно был: пороху заходил просить.

– Пороху? Ах, он с… Ну, да теперь он недалеко должен быть – наверно, в дубовском кабаке.

Матов вскочил на лошадь и поскакал в Дубово. «Ну, думаю, этот поймает». Я пошел на молотьбу и рассказал Ивану о встрече с Матовым.

– Это Костик украл.

– Почем ты знаешь?

– Да он сегодня сюда заходил ко мне на ток. Зарядов просил у меня. Я ему говорю, что у нас у самих пороху мало. Пристает, продай, говорит, по гривеннику за заряд дам. А я, смеясь, и говорю: «Да ведь у тебя денег нет». «Есть», – говорит. – «Ан ну, покажи». Показывает: действительно – три билетика. «Вот, – говорю рабочим, – поспорь с ним, что у него в кармане денег нет. При всех деньги показал. Наверно, он кожи у Матова украл и уже где-нибудь продал. Откуда у него могут быть деньги!».

– Это костиково дело, – проговорил один из рабочих, – мы с Евменом его вчера рано утром встретили, когда на молотьбу шли. Смотрим, идет Костик и что-то несет за спиной, я еще пощупал, – мягкое что-то. «Что ты это несешь?» – спрашиваем. – «Вещи, – говорит, – нанялся со станции донести в Иваново». А это он кожи, значит, нес – в Слитье продал. Вот откуда у него деньги. Поймает же его теперь Матов, наверно в Дубове пьянствует.

Матов Костика поймал и пожаловался волостному. Через несколько времени моего старосту, гуменщика и рабочих вызвали свидетелями в волость. Был суд над Костиком. Костик сначала запирался, но ввиду явных улик сознался, что украл у Матова четыре кожи, из коих две спрятал в лесу, а две продал содержателю постоялого двора. Матов и Костик помирились на том, как мне рассказывали, что Костик должен возвратить спрятанные в лесу кожи и заплатить за две другие, им проданные. Костик же заплатил и свидетелям, – кажется, угостил их водкой.