Письма к госпоже Каландрини
Шрифт:
Вот как я распорядилась бы на месте вашей уважаемой кузины. Поговорим, однако, о другом. Герцог де Жевр [140] хворает и усердно лечится. Сейчас он у себя в Сент-Уане [141] , куда на поклон к нему ездит вся Франция, он возлежит на своем ложе, весь в кружевах и лентах, занавеси раздвинуты, постель усыпана цветами, с одной стороны у него картинки для вырезывания, с другой – вышивание. И в эдаком виде он принимает посетителей. Вокруг его постели толпится человек двадцать придворных, а его батюшка и братец всю эту честную компанию усердно потчуют. Постоянно накрыто два, а то и три стола на двадцать приборов каждый. Г-н д'Эпернон [142] там днюет и ночует. Для завсегдатаев дома заведена особая зеленая одежда, так что ежели на ком зеленый камзол, зеленые чулки, башмаки и шляпа, тот беспрепятственно может в любое время взойти к герцогу – всего роздано около тридцати таких зеленых нарядов. Король по этому поводу как-то сказал, что стоит им переменить камзолы на больничные халаты, что, кстати, было бы для них даже удобнее, поскольку все они не в полном здравии, и будет точь-в-точь как в Шарите [143] , где тоже все ходят в зеленом. Несколько дней назад была там одна моя знакомая; хозяина дома она застала за вышиванием – он возлежал на кушетке, обитой зеленым штофом, под искусно расшитым зеленым покрывалом в серой шляпе с зеленой каймой, зеленым плюмажем и с огромным пучком руты [144] . Герцог д'Эпернон, тот помешался на хирургии – каждому встречному и поперечному он норовит отворить кровь и сделать трепанацию черепа. Какой-то кучер
139
Цитата из трагедии Т. Корнеля, Б. Фонтенеля и Н. Буало «Беллерофон» (акт IV, сц. 1).
140
Франсуа-Жоашен-Бернар Потье, герцог де Жевр(1692–1757), с 1722 г. – губернатор Парижа.
141
Сент-Уан– замок герцога де Жевра недалеко от Парижа.
142
Г-н д'Эпернон– Луи Пардайян де Гондрен, герцог д'Эпернон(1707–1743).
143
Шарите– парижская больница.
144
Рута– ядовитое растение, в котором содержится эфирное масло.
145
Речь идет, по-видимому, о Людовике XV и кардинале де Флери.
Не хотите ли теперь послушать о людях вам известных? Г-н де Ферриоль все такой же, милейший человек, он по-прежнему находится в добром здравии, и дела у него все те же; по-прежнему ко всему на свете равнодушен; неравнодушен он к одним только молинистам: тут выказывает он превеликое рвение; он относится к ним со страстью, доходящей до неистовства. Когда случается ему беседовать с кем-либо, кто держится иных взглядов на сей предмет, он просто впадает в ярость. Иной раз до того растревожится, что и сон его не берет. Он поднимается в восемь часов утра, чтобы поделиться своими соображениями или какой-нибудь чепухой, услышанной накануне. Просто смех берет, глядя на него. Что до госпожи де Ферриоль, то она на этот счет весьма разумна и об этом говорит лишь в выражениях пристойных; а впрочем, и у нее все те же волнения. Она в точности такая, какой вы ее оставили, разве что еще больше потолстела, – все так же переменчива в своих решениях и все так же не выносит, чтобы кто-нибудь поступал ей наперекор; а тут еще эта собачонка, которая удирает, когда она ее кличет, и этот старый слуга, дерзкий и ворчливый, который обращается с ней безо всякого почтения, – ведь до того доходит, что он ей говорит: «Вы сами не знаете, чего вам надобно». Я в такие минуты готова швырнуть в него каминными щипцами, а она его дерзости выслушивает с таким терпением, что это просто нестерпимо. Клянусь, он прибил бы меня, когда бы посмел. Что До остальных слуг, то они весьма недовольны, что их вечно бранят, но держатся они с подобающей почтительностью, и вот к ним она постоянно придирается. Бывает, что доводит их до слез, а я тогда утешаю их, как могу. С сыновьями у нее все по-прежнему. Одному она решительно все спускает, и тот делает что хочет. Здоровьем он не слишком крепок. Это премилый малый, он и умен, и остроумен; все любят его, и он вполне этого заслуживает. Д'Аржанталь очень занят; свои обязанности выполняет усердно: все утро проводит во Дворце Правосудия [146] , после обеда и до пяти часов занимается дома. Одно из самых любимых его развлечений – это театр. Мне сдается, он ни в кого не влюблен и лучше, нежели прежде, знает теперь свет. С женщинами он неизменно учтив и в разговорах с ними никогда не позволяет себе никаких нескромностей. Г-н и госпожа Найт поочередно болеют лихорадкой. Мне кажется, она не столько дорожит мужем, сколько своим положением замужней дамы. Очень избалована, не терпит, чтобы ей в чем-либо перечили. Вообще брак этот вряд ли будет долговечен. Она то и дело плачет, а так как муж все еще влюблен в нее, она каждый раз оказывается правой. Боюсь, ему еще предстоит с ней немало хлопот. Не передавайте только, пожалуйста, моих слов вашей любезной сестре, но напрасно она так избаловала свою дочь. Получи она строгое воспитание, из нее вышел бы больший толк, сейчас же она просто невыносима. Ничего не желает знать, все должно делаться так, как хочет она, а чуть что не по ней, тотчас же выходит из себя, начинает браниться и просто теряет здравый смысл. Право же, это очень жаль, она могла бы стать в высшей степени приятной особой.
146
Дворец Правосудия– местонахождение Парижского парламента.
Госпожу де Тансен время от времени начинает бить лихорадка. Говорят, что, несмотря на это, она порядком растолстела. Я по-прежнему с ней не вижусь и полагаю, что так будет продолжаться до конца наших дней, разве что архиепископ [147] , вернувшись, потребует нашего примирения. Но я твердо решила в этом не уступать. Я просто счастлива, что нет больше необходимости выполнять эти тягостные обязанности, и к тому же не стало никаких поводов для волнения; их ведь не избежать, когда сталкиваются люди, которые друг друга терпеть не могут. Г-на Бертье я теперь не вижу. По совести говоря, он редко застает меня дома, и ему надоело ходить понапрасну. Мы собираемся провести часть этого месяца в Аблоне. Меня замучили ломота во всем теле и частые простуды. Я просто в отчаянии, что вы не можете увидеть моей комнаты. Вы бы ее просто не узнали, она прелесть как хороша и убрана куда лучше прежнего, потому что нет ничего очаровательнее той прекрасной круглой чаши, которую вы мне подарили. На днях был у меня Ла Мезанжер и сказал: «Какой прекрасный у вас фарфор, особенно эта чаша». Мебель у меня самая простая, хотя и сделана лучшими мастерами. Ко мне приходят теперь просто из любопытства, чтобы взглянуть на чашу. Мне очень хотелось бы, последовав вашему примеру, выбранить тех, кто пользуется ею как плевательницей. Вот какое длинное и бестолковое письмо я вам написала. Нежно обнимаю вас.
147
Архиепископ– Пьер Герен де Тансен(1680–1758), брат г-жи де Ферриоль и г-жи де Тансен; с 1724 г. – архиепископ Амбренский, с 1739 г. – кардинал.
Письмо XI
Из Парижа, 10 июня 1728
Говорят, мы все же поедем наконец в Пон-де-Вель. Госпожа де Ферриоль никак не может на это решиться. Все причины, которые она выставляла, отпали одна за другой. Сначала у ее мужа был безотлагательный судебный процесс – процесс перенесли на будущий год; затем она стала говорить, что муж никогда не согласится ехать с ней, а без нее он станет тратить много денег. Муж успокоил ее, что поедет вместе с ней – в дилижансе или носилках, как она пожелает. Тогда она сказала, что не хочет уезжать, пока ей доподлинно не будет известно, приедет ли сюда летом леди Болингброк. Госпожа Болингброк сообщила, что рассчитывает приехать не раньше начала зимы, да и то готова отложить свой отъезд до будущего лета, ежели госпожи де Ферриоль в то время не будет в Париже. Пришлось придумывать новые причины. Она заявила, что у нее нет денег. Брат ей их предложил. Так что, как видите, теперь она загнана в тупик и уже, кажется, решилась. Но теперь ей еще вздумалось до отъезда попить баларюкской воды [148] , а воду еще не привезли. Так что у нас новая задержка. Думаю, что в конце концов она все же решится. Все уже измучились от этих колебаний. А дело все в том, что ей попросту неохота расставаться с маршалом [149] , хотя он-то о ней нисколько не думает и шага бы ради нее не сделал. Но она воображает, будто близость к нему придает ей веса в обществе. А никогда никто и не думает к ней обращаться, когда надобно чего-нибудь добиться у старого маршала. Ей частенько приходится оставаться в одиночестве. Дела у нее по-прежнему из рук вон плохи, она ни за что не платит, ни на что денег не расходует, безалаберна и скупа просто до невозможности. Я раз сто на дню вынуждена напоминать самой себе, что обязана ее уважать. Нет ничего горше, как выполнять свой долг из одного только чувства долга.
148
Баларюк– курортный городок недалеко от Монпелье.
149
Маршал–
Шевалье по-прежнему нездоров, но мне показалось, что он немного менее угнетен. Мне страшно покидать его, но не могу же я не сопровождать госпожу де Ферриоль в ее теперешнем состоянии. Необходимо уговорить ее полечиться бурбонскими водами [150] , а она никогда не станет пить их, если не поедет в Пон-де-Вель. Чувство долга, любовь, беспокойство и преданная дружба беспрестанно борются между собой как в мыслях моих, так и в сердце, я жестоко терзаюсь; тело мое изнемогает от этой тоски и тревоги – если с этим человеком случится несчастье, такого страшного горя я не перенесу. Он привязан ко мне сейчас больше, чем когда-либо, он призывает меня быть мужественной и уговаривает выполнять свой долг. Иной раз я не могу скрыть от него, что ежели ему станет хуже, мне невозможно будет его покинуть; он бранит меня за это, он и слышать не хочет о том, чтобы я даже в мыслях своих уклонилась от своего долга, он говорит, что ничто не будет мне оправданием, если я останусь здесь, в то время как госпожа де Ферриоль уедет так далеко. Он ее не любит; но он озабочен моей репутацией. Простите вашему несчастному другу все эти слабости.
150
Бурбон– Ланси– курортный городок в восточной части Франции.
Мне пришлось прервать это письмо, у меня было множество неприятностей. Шевалье по-прежнему сильно недомогает. Признаюсь, на меня минутами просто ужас находит. Боюсь, как бы в конце концов не сделалось у него гнойное воспаление в легких. Я не дерзаю судить о сем предмете и не смею даже ни с кем заговорить об этом. Но меня преследуют мрачные мысли, я безутешна. И нет у меня никого, кому я могла бы раскрыть свое сердце. Какое несчастье для меня, что вас нет здесь со мной. Ваше присутствие придало бы мне силы. Может быть, тогда, сударыня, под воздействием ваших советов, моих угрызений совести и любви моей к вам я сумела бы обрести мужество, чтобы побороть страсть, с которой не в силах совладать мой разум, хоть он и осуждает ее.
У госпожи де Тансен снова лихорадка. Последние две недели у нее не было ни одного приступа, она решила, что совсем выздоровела, и принялась жаловаться на весь божий свет, а более всего на шевалье, и говорила о нем такие бессовестные вещи, что госпожа де Ламбер [151] , которой она вздумала изливаться, не выдержала и пересказала ему все, что она говорила о нем, а тот просил передать госпоже де Тансен, что никогда ничего дурного о ней не говорил, это-де чистейшая ложь, он не из тех, кто бьет лежачих; что будучи с ней незнаком, он мог бы, как и все в городе, злословить по поводу истории с Ла Френе [152] , однако этого не делал никогда, главным образом из уважения к ее сестре и ко мне.
151
Госпожа де Ламбер– Анна-Тереза де Маргена, в замужестве маркиза де Ламбер (1647–1733), хозяйка известного салона, среди посетителей которого были Фонтенель, Ш. Эно, А. Ла Мотт-Удар; писательница.
152
История эта произошла 6 апреля 1726 г. Давно влюбленный в г-жу де Тансен и безуспешно добивавшийся ее расположения (по другим сведениям – ее бывший любовник, решивший жениться на ней) советник Большого совета Ла Френеявился к ней и после бурного объяснения застрелился в ее кабинете, пустив себе четыре пули в сердце. Вскрытое в присутствии официальных лиц за вещание Ла Френе представляло собой настоящий обвинительный акт против г-жи де Тансен; он предупреждал, в частности, что в случае его смерти винить следует именно ее; 10 апреля г-жа де Тансен была арестована, препровождена в тюрьму Большой Шатле, а на следующий день перевезена в Бастилию, где оставалась около трех месяцев, после чего была оправдана и освобождена (ср.: Journal de Barbier, s'er. 1, p. 420–421).
Госпожа де Тансен сказала своей сестрице, что находит весьма странным, как это я, живя с ней в одном доме, не прихожу справляться о ее здоровье, за последние полгода она-де видела меня всего один раз; что она теперь запрещает мне у нее появляться, отныне меня станут пускать только вместе с госпожой де Ферриоль, а ежели вздумаю пожаловать одна, меня приказано не принимать. Так, значит, и запишем, и впредь я не намерена больше терпеть от нее оскорблений. Мне до нее и дела нет, и я только благодарю судьбу за сей праведный гнев. В Пон-де-Вель я не поеду – госпожа де Ферриоль говорит, что пробудет там всего три недели, только чтобы уладить некоторые дела Мне очень грустно это из-за вас. Я могла бы иметь счастье вас обнять, а я ради подобного счастья готова снять с себя последнюю рубашку. Но рано или поздно я вас, конечно, увижу! Мадам дурит еще больше, чем прежде. Только что она кончила пить баларюкскую воду; на днях ей сделали сильное кровопускание. Крайне за нее беспокоюсь. Несносными своими выходками она иной раз выводит меня из себя. Но стоит мне опомниться, как сразу же просыпается во мне чувство благодарности к ней. Вокруг меня одни горести, и нет вас рядом, чтобы успокоить меня. Шевалье по-прежнему сильно недомогает, он ужас до чего изменился. Представьте себе мою тревогу. Он все более привязывается ко мне. Еще у меня два больших огорчения – я потеряла любимое колечко, которое собиралась отказать вам в случае моей смерти – с маленькой печаткой, окруженной бриллиантиками. А другая потеря – моя собачонка, бедненькая моя Пати, та, которой вы устраивали конурку. Ее украли у меня; она всегда сидела у дверей, ожидая прихода слуг шевалье, которого нежно любила. Нет слов, чтобы выразить, какое горе для меня утрата этого милого создания. Очень мне хочется поскорее избавиться от своих долгов, мысль о них постоянно меня тревожит. Со мной стряслась небольшая беда – я продала свои бриллиантовые подвески за тысячу восемьсот ливров, чтобы купить на эти деньги три акции, которые я намеревалась сохранить сами знаете для кого [153] . Не сомневаюсь, что я бы на этом выиграла – акции в ту пору были по шестьсот пятьдесят. Я совсем было собралась их купить, но тут госпоже де Ферриоль понадобилась тысяча франков. Я одолжила их ей, рассчитывая, что через два дня она вернет мне их, как обещала. С тех пор прошло уже полгода, акции поднялись до тысячи ста пятидесяти ливров, сейчас они идут уже по тысяче. Вы только подумайте, продай я их тогда, я заработала бы тысячу экю и могла бы заплатить часть своих долгов. Так что будущее мое весьма неясно. Оставшиеся шестьсот ливров пойдут на оплату всяческих мелочей. Приходится мириться с потерей состояния. Есть люди, которые стоят большего, нежели я, и более меня достойны жалости. Жестокое это утешение, когда люди эти – твои друзья.
153
Речь идет о дочери м-ль Аиссе и шевалье д'Эди – Селини Ле Блон (1721 – ?); в 1740 г. она вступила в брак с Пьером де Жубером, виконтом де Нантиа (1714–1773), в 1742 г. у них родилась дочь Мария-Дениза, в замужестве графиня де Бонневаль.
Г-н Бертье по-прежнему очень любит вас, но он был так озабочен смертью госпожи де М., которая была ему доброй подругой и самой нелепой женщиной на свете, что не в состоянии сейчас уделять внимание своим друзьям. Он весьма достойно повел себя по отношению к госпоже де Ферриоль. Он давно уже мечтал о месте нашего посланника в Константинополе, и оно было ему обещано, но узнав, что его домогается также г-н Пон-де-Вель, он, ни слова никому не сказав, отправился к гг. де Морепа [154] и де Морвилю [155] и заявил им, что место это хотел получить лишь в том случае, если на него не рассчитывает г-н Пон-де-Вель, а поскольку ему теперь стало известно, что должность эту желал бы получить его друг, он отказывается в его пользу, считая его более для нее пригодным – он-де и более умен, и к тому же располагает опытом своего дяди, чью память в той стране все так высоко чтят. После этого г-н Бертье приходил к нам обедать и ни словом не обмолвился о своем благородном поступке. Г-н Пон-де-Вель узнал обо всем от г-на Морепа. Я вполне разделяю со всеми чувство признательности к нему, но чувство это никогда не выйдет за пределы уважения. Внушите это вашей любезной дочери, которая однажды уверяла меня, будто я когда-нибудь непременно в него влюблюсь.
154
Жан-Фредерик Фелипо, граф де Морепа(1701–1781), государственный министр, позднее – первый министр.
155
Шарль-Жан-Батист Флерио, граф де Морвиль(1686–1732), государственный секретарь по иностранным делам с 1723 по 1727 гг.
Поговорим теперь немного о г-не д'Аржантале. Это красивейший юноша на свете; в суждениях своих весьма разумен – поступает же всегда так, как подсказывает ему сердце. Он уже не влюблен, он всецело принадлежит своим друзьям. По-прежнему большой любитель пирожков, а мы между тем умираем с голоду. Едим до того скудно, что дальше идти некуда. Сокращать расходы на господский стол больше невозможно, ибо ничего, решительно ничего не остается. Начали уже экономить на столе прислуги, и я не сомневаюсь, что кончится это как с тем человеком, который уверял, будто его лошадь может вообще обходиться без пищи, и сперва давал ей половину ее дневного рациона, а несколько дней спустя половину половины и так далее. Бедное животное попросту сдохло [156] .То же будет и с нами. Вот какое я написала вам длинное письмо – вам трудно будет разбирать его, у меня кружится голова; если бы не это, я бы могла написать вам еще несколько страниц. Вы ничего не пишете мне, сударыня, по поводу «Гулливера». Примите изъявления искреннего моего почтения к вам и ко всем, кто до вас относится.
156
Распространенный сюжет, восходящий к позднеантичному сборнику анекдотов «Филогелос».