Письма к Тому
Шрифт:
У меня сохранилась кассета, на которую Витез начитал все монологи Федры по-французски. Читал он размеренно, с красивой цезурой в середине. Каждая строчка – накат океанской волны. И даже потом, когда мы решили работать на русском, он хотел сохранить дыхание александрийского стиха, его тяжелую поступь. Он был очень музыкальным человеком – недаром писал стихи, для него было важно найти музыку текста. Мизансцены же диктовала сценография Коккоса.
…Тема Федры меня притягивала к себе давно, задолго до Витеза и еще до начала репетиций с Романом Виктюком. Как-то, когда мы с Высоцким уже репетировали «Игру для двоих» Тенесси Уильямса, я попросила его записать все мужские монологи из «Федры» Расина. Записали мы все это на плохой маленький магнитофон, правда, кто-то из радистов «Таганки» сказал, что запись можно очистить.
Прошло несколько лет, и я рассказала о своем замысле Витезу, отдала ему пленку с голосом Высоцкого. Она так и осталась у него. После его смерти я спрашивала о ней его близких, но никто ничего не знал. Может быть, ее еще можно найти?..
Как-то раз Витез приехал в Москву с Яннисом Коккосом и художником по свету Патрисом Тротье. Наше Министерство культуры предложило им выбрать для «Федры» любую театральную сцену. Они посмотрели ефремовский МХАТ, «Ленком» и остановились на Театре Пушкина, решив сыграть «Федру» в память Таирова и Коонен. Потому и макет Коккос сделал как бы треугольный, сильно уходящий в глубину – ведь сцена Театра Пушкина тоже очень глубокая. Но осветительного прибора для «яркого солнца», которое нужно было в спектакле, в Москве не оказалось. Поскольку другом Витеза был тогдашний министр культуры Франции Жак Ланг – договорились, что Министерство культуры Франции подарит Театру им. Пушкина осветительный прибор, который послужит солнцем для «Федры».
Переговоры между двумя министерствами культуры велись долго. У меня в бумагах нашлась записка от Антуана, переданная через французское посольство в Москве:
«23 апреля 1990 года. Как согласовано во время нашей командировки в Москве (12–15 апреля), мы изучили все технические проблемы… Общая сумма не превысит 80 000 франков. С другой стороны, возможен прием „Федры“ Театром Европы. Нами рассматривается также и европейский тур под эгидой союза Европейских театров, что даст возможность использовать систему бартера, предлагаемую СТД СССР в том случае, если французская сторона возьмет на себя покупку добавочного электрического оборудования.
Это последняя записка, которую я получила от Витеза. Через семь дней он умер.
Через два месяца, 21 июля 1990 года, в Авиньоне был вечер его памяти. Пригласили и меня, я должна была читать монолог цветаевской Федры. На сцене сидели все актеры, когда-либо работавшие с Витезом, и даже министр культуры Жак Ланг, который тоже раньше был актером. Все выходили на авансцену один за другим и читали свой текст по бумажке. Актер, который только вчера играл «Жизнь Галилея», встал и прочитал свой монолог, глядя в текст. У меня же не было ни листа, ни папки. Я думала: «У кого попросить?!» Но слева от меня сидел Жак Ланг, которого так охраняли, как, наверное, не охраняли даже Сталина, а справа – актриса «Комеди Франсез», которая повернулась ко мне в три четверти, мол: «Зачем здесь эта русская?» В общем, я вышла и начала говорить по-французски, что через 5 дней, 26 июля, мы с Витезом должны были начать репетировать «Федру»… и вдруг слышу откуда-то издалека (а зал огромный) полупьяный французский голос: «Что она говорит? Я ничего не понимаю! Что это за акцент?!» Ведь французы терпеть не могут, когда иностранцы говорят на их языке.
И тогда я, разозлившись, сказала, что прочитаю монолог Федры по-русски. В первом ряду сидели жена и дочь Витеза и Элизабет Леонетти – его неизменная помощница. И вот я стала читать и увидела, как они плачут… Хотя я потом не спала всю ночь и думала: «Вот она, наша русская провинциальность. Даже в маленьком монологе мы хотим что-то доказать, устроить соревнование, а ведь это вечер памяти!
У меня сохранились все программки спектаклей Витеза, сохранился макет «Федры» со всеми вычислениями и эскизы костюмов (отсутствует почему-то только эскиз костюма Федры). Яннис Коккос стал впоследствии режиссером, и я предложила ему доделать этот спектакль в память о Витезе. Но он понимал, что в России работать сложно, а во Франции он не набрал еще такого авторитета, чтобы работать с русской актрисой. Поэтому он сказал: «Я вам дарю и макет, и эскизы. Можете делать спектакль».
«Федру» на сцене Театра имени Пушкина я все-таки сыграла – «Федру» Цветаевой в постановке Виктюка. На этой сцене проходил фестиваль памяти Таирова и Коонен, я получила главный приз – барельеф. На черном фоне – бронзовые профили Коонен и Таирова. Он до сих пор висит у меня на стене, но напоминает, как ни странно, не о работе с Романом Виктюком, которая тоже была очень интересна, а об Антуане Витезе. Видимо, несбывшиеся работы дольше остаются в памяти.
Письмо Тома
11 августа 1990 г.
Дорогая Алла!
Как ты живешь? Ты сейчас на гастролях или на даче? Надеюсь, на даче. Три дня назад мы с Юлией и болгарином, который будет поступать в колледж здесь, были на океане, в том же месте, где мы были с тобой. Я стоял там около бассейна и думал о твоем посещении – как хорошо было в тот день! Целый день прошел блестяще, с успехом, с тихим голосом чего-то близкого и уютного.
Сегодня написал для Роберты Редер рекомендацию (Письмо), по ее просьбе в фонд. Она хочет побывать в Германии, в институте, где исследуют театр. Она собирается проанализировать «Поэму без героя» Ахматовой и, может быть, устроить постановку этой поэмы. Я уверен, что она очень хотела бы, чтобы ты участвовала в таком представлении, если ты сможешь и заинтересуешься этим. Но все это должно происходить в будущем году, и еще далеко от одобрения.
Извини, Алла, вижу, что пишу хуже, чем обычно. Все, что пишу, «американский язык в русской рубашке».
Сегодня тоже написал короткую статью о «памяти» для приятеля в Калифорнии, который издает маленькую литературную газету. Я был доволен результатом, и завтра утром отправлю ему. Интересно – при написании этой статьи понял, почему люди, страдающие от амнезии (amnesia), производят немного смешное впечатление на нас. Это потому, что мы все «амнезики» до какой-нибудь степени, и эти больные представляют собой крайнюю степень одного общечеловеческого явления – временного забвения «кто я», «где я». Увы, боюсь, что ты ничего не поняла. Мой русский ни на что не похож! (Но это мне не мешает!)
Включаю с этим Письмом статью из «Нью-Йорк таймса» о сотрудничестве Малого театра с театром в Нью-Йорке («Круг в квадрате»). 22 студента из «Школы имени Щепкина» получают уроки этим летом в школе американского театра. В будущем году мы отправим наших студентов в Москву.
Вот, это все. Я очень устал и собираюсь спать «сном праведных», если осмеливаюсь выразиться так. Надеюсь, что все проходит хорошо с тобой.
P.S. Я говорил с этой женщиной, которая обманула тебя насчет вашего спектакля о Высоцком. Ничего благополучного не выйдет из всего этого, к сожалению.
Из дневников 1990 года
14 сентября
Летим с театром в Берлин со спектаклем «Владимир Высоцкий» и «Годуновым». Получила в аэропорту разрезанный мой новый чемодан. Составляли акт. Труппа ждала в автобусе и злословила по моему поводу. Акт – трата времени. Гостиница «Гамбург». Встретила Биргит – она уже сносно говорит по-русски. Отдала ей деньги за detax, когда в прошлый раз покупала здесь шубу. Позвонила Натану Федоровскому – у него в Берлине галерея, и он с помощью Васи Катаняна сделал выставку о Лиле Брик.