Письма Клары
Шрифт:
Однажды я получила письмо от Роберта. Он положил его на мой мольберт. Он обращался ко мне на «Вы»[10].
Вы так радостны, Вы обладаете радостной легкостью. Насколько я понимаю, нет никого, кого бы Вы не любили, потому что любить легче… Я наблюдал за Вами; Вы летаете вместо того, чтобы взбираться ввысь, пробираться — или ждать.
Я не желаю Вам зла, наоборот, верьте в мою искренность — но должен сообщить Вам, что по разным причинам, исключительно личного свойства, чувствую себя вынужденным прекратить
С глубочайшим уважением, Роберт!
Я ничего не поняла, письмо доставило мне какое-то беспокойство, нет, вовсе не за Роберта, — у меня скорее всего просто появилось какое-то неприятное ощущение. Неужели я когда-либо беседовала с ним? Вряд ли.
Позднее, когда мы всей группой переходили двор, спеша на лекцию по истории искусства, он, догнав меня, спросил:
— Вы поняли?
И я ответила:
— Пожалуй, не очень…
Я была смущена. Роберт, пройдя мимо меня, пошел дальше через двор.
Что сказать? Если бы он мог объяснить, если бы даже хотел… — Я думала, так не поступают! Но во Всяком случае я могла бы спросить.
Мало-помалу выяснилось, что Роберт написал письмо каждому в классе живописи, и каждое письмо оканчивалось весьма вежливым отказом от знакомства. Мы не показывали друг другу его письма, и вопрос этот не обсуждался. Возможно, мы думали, что немного странно отказываться от чего-то, что никогда не существовало, но мы не произносили этого вслух. Все продолжалось как обычно, совершенно как обычно.
Потом настало время подписывать наши картины. А очень скоро началась война.
Однажды после войны я случайно встретила соученика по художественной школе, и мы зашли в кафе. Во время разговора я спросила о Роберте:
— Ты не знаешь, где он сейчас?
— Этого никто не знает. Он исчез. Он перешел через границу.
— Что ты имеешь в виду?
— Это так похоже на него, — продолжал мой соученик, — ты ведь понимаешь, он всего лишь сбился с пути. Он исчез в тот самый промежуток времени, когда ничего не происходит, когда пребываешь лишь в ожидании, что-то вырезаешь или что-то там делаешь. Роберт пустился в путь со своим альбомом для эскизов, он блуждал в лесу, а потом отправился вместе со своими эскизами обратно в солдатский буфет. Я думаю, ему нужно было в тот раз попасть в такой буфет, где можно было как следует поесть. Но пошел он не в ту сторону, он совершенно не умел ориентироваться.
Я много думала о Роберте, пожалуй, больше всего о его прощальном письме. Теперь мне кажется, я понимаю, что письмо это было написано под давлением непреодолимых обстоятельств и вызвало колоссальное чувство облегчения и освобождения. Интересно, был ли кто-нибудь еще за пределами школы, кому он написал в таком же роде? Написал ли он своим родителям? Да, наверняка своим родителям он написал.
Подумать только, рискнуть отдалиться от окружающей тебя среды, ото всех — будь то люди, тебе не доступные, либо наоборот, позволившие слишком приблизиться к тебе! «…по разным причинам, исключительно личного свойства, чувствую себя вынужденным…»
Нет, ведь так не поступают!
Туве Янссон
Дорогая Матильда, ты оскорблена тем, что я забыла про твой пресловутый день рождения; это несерьезно с твоей стороны. По правде говоря, ты все эти годы ждала моих визитов и поздравлений только потому, что я на при года моложе. Но позволь мне наконец сказать тебе, что ход времени an sich[11] — вовсе не залог успеха.
Ты нуждаешься в Высшем Руководстве, великолепно! Но прежде чем ты успеешь его получить, пожалуй, было бы неплохо обсудить кое-какие дурные привычки, которые вообще-то вовсе не чужды и мне.
Дорогой друг, первое, что следовало бы, насколько это возможно, держать в памяти, это перестать ныть, и тогда ты тотчас же справишься со всеми недоразумениями. Я знаю, что ты благодаря удаче, выпавшей тебе на долю, живешь на удивление счастливо, но ты обладаешь уникальной способностью своим нытьем внушать ощущение нечистой совести всем, кто тебя окружает. И они отвечают тебе тем, что рано или поздно перестают с тобой считаться. Я видела это. Хочешь не хочешь, кричи не кричи, но все твои мольбы и слезы только приободряют их или, в лучшем случае, немного пугают. Я достаточно хорошо помню, на что ты способна; никакого нытья в то время не было, о нет!
А то, что не спится по ночам, так это оттого, наверно, что, прикорнув, ты задремываешь восемь раз на дню? Да, я знаю, ночью память возвращает нас к прошлому и гложет, продираясь насквозь, не щадя никого и ничего, — когда не осмеливалась, делала неправильный выбор, была бестактна, бесчувственна, преступно невнимательна… Но все эти бедствия, эти неприличия, непоправимые, идиотские высказывания, уже все, кроме самой тебя, давным-давно позабыли! А ведь это несправедливо — когда на пороге ночи тебя озаряет быстрая, как молния, мысль, но мысль, обращенная к прошлому?!
Дорогая Матильда, напиши мне и сообщи о том, что ты думаешь об этих непростых вещах. Я обещаю перестать вести себя как Besserwisser[12], да-да, не отрицай, ты это говорила… Но я, например, охотно узнала бы, как ты ведешь себя, когда не помнишь, сколько раз ты рассказывала одно и то же одним и тем же людям? Выходишь ли ты из положения, начиная свой рассказ словами: «Ну вот, как уже говорилось…», или: «Как я, возможно, уже упоминала…», или… У тебя есть другие предложения? Или ты просто замолкаешь?
И дозволяешь ли ты продолжать беседу, если ты в ней не участвуешь? Пытаешься ли найти разумное объяснение и замечаешь ли, что вокруг болтают уже о чем-то совсем другом? Спасаешь ли положение, заявляя, что они болтают глупости да и вообще обсуждают абсолютно ненужные вещи? И интересно ли им вообще? Любопытно ли? Вот нам любопытно!
Если теперь ты станешь писать мне, не бери свою старомодную авторучку, текст получается неразборчивый, а кроме того, такие ручки безнадежно несовременны. Пусть тебе раздобудут цветную ручку medium point 0,5 мм, они есть везде.