Письма Колумбу. Дух Долины

Эдберг Рольф

Когда человечество в целом осознает, что сырьевые источники планеты на исходе и что стоящая за каждым граном материальных благ энергия скудеет, вряд ли меньшинству будет и впредь разрешено присваивать львиную долю сырья и энергии. Чем меньше запасы, тем острее необходимость справедливого распределения. И темнокожие народы вполне способны использовать всемирную организацию на старом индейском острове и другие международные органы, чтобы усиливать нажим на индустриальные страны.

Возможно, господству Европы, чьи основы заложили Генрих Мореплаватель, Вы и Васко да Гама, не суждено продлиться больше полутысячи лет. В едином мире, что возник как следствие великих открытий, нет места для различных ценностных шкал.

Какой

бы ни был избран путь к экологическому балансу, какие бы методы ни применялись для более равномерного глобального распределения, перестройка окажется труднее, чем сейчас представляется большинству.

И неизменно надо всеми прочими проблемами возвышается проблема бурного роста численности рода человеческого. Не сумей мы его остановить, любые другие усилия окажутся тщетными. Все определяется соотношениями: масса и ресурсы, масса и пространство, масса и человеческое достоинство.

В только что опубликованном докладе одного известного антрополога приводятся примеры бесчеловечности, на какую способен человек, когда рушится нормальный жизненный уклад. Он изучал маленький африканский народец — племя ик. До недавних пор они кочевали, занимаясь охотой, — в степи ловили дичь сетями, в лесу били ее копьями и стрелами. Как и все охотничьи племена, они были органической частью природной среды, такой же, как горы, ветры и животные. Дух коллективизма, щедрость, радушие и единство самосознания характеризовали общину ик. После того как их исконные охотничьи угодья вошли в национальный парк, племя загнали в гористый уголок между Угандой, Суданом и Кенией, где с пропитанием стало туго.

За полтора-два драматических десятилетия стерлось все, что выходило за рамки элементарного выживания. Распались племенные и семейные узы. Каждый, кому удавалось добыть какую-нибудь пищу, торопился съесть ее тайком, чтобы родичи не перехватили. Трехлетних детей бросали на произвол судьбы. Молодые научились отнимать еду у стариков. Смех звучал лишь в тех случаях, если кто-то из соплеменников оказывался в неприятном положении — скажем, падал в костер. Когда кто-то умирал, первый свидетель его смерти спешил присвоить жалкий скарб покойного, пока другие не опередили. Полнокровная община быстро превратилась в бесчувственное скопище индивидов.

Картина, нарисованная антропологом, особенно потрясает потому, что показывает в миниатюре, что нам грозит в глобальном масштабе, когда планета станет слишком тесной для рода человеческого.

В каждом из нас живет ик. Но в отличие от него у нас пока еще есть выбор, кардинальный выбор: либо мы покоримся такому развитию, которое приведет нас к распаду, так что голод, мор и насилие сократят численность вида, либо сами установим предельный уровень численности мирового населения и сдержим наше размножение. Второй вариант также влечет за собой необходимость выбора: либо положиться на просвещенную добровольность (что до сих пор не приносило успеха), либо вмешаться в личную жизнь людей принудительными методами, которых мы пока сторонились.

Эти последние строки, сеньор Альмиранте, пишу Вам в такую минуту, когда природа, затаив дыхание, ждет стремительного наступления темноты. Прибой чуть слышно перешептывается с берегом.

В тишине, что несколько мгновений кажется абсолютной и почти физически осязаемой, остро ощущаю немощность призывов перейти во имя выживания от растраты ресурсов к их экономии. Энергетическая администрация? Океаническая администрация? Безотходное производство, охрана окружающей среды, ограничение роста материального производства и численности рода человеческого? Почему-то мне не верится, что, как ни нужны тут разум, организация и технология, они одни позволят нам исправить положение. Не потребуется ли что-то еще?

Когда индейцы хопи не так давно приглашали президента великой страны на западе побеседовать о благе людей (как будто

у замотанного государственного деятеля есть время заниматься таким вздором), они назвали технологический потенциал белого человека плодом неуважения к живому.

Убедить индейца в превосходстве образа жизни тех, кто отнял у него страну, было невозможно. В его мышлении и поступках прочно коренилось уважительное отношение к окружающей среде. Как и многие другие первобытные народы, индейцы были анимистами. Они слышали разговоры деревьев между собой. Деревья обращались к индейцу, когда он их слушал; белый человек никогда не слушал. Готовясь срубить дерево, индеец просил его понять, почему вынужден так поступить. Приступая к стирке на реке, жена индейца сперва хвалила воду за ее красоту и благодарила за то, что вода очищает одежду.

Индеец любил сидеть на земле, ощущая ее материнскую силу. Прикосновение земли помогало ему лучше думать, ярче чувствовать, укрепляло чувство родства с окружающей природой. Индеец описывал жизнь как «летучую тень, что скользит над травой, растворяясь в солнечном закате», не потому, что был романтиком: он так ее воспринимал на самом деле. Он глубоко верил в тишину. Тишина даровала душевное равновесие. Ее плодами были терпение, достоинство, уважение.

Быть почиталось важнее, чем иметь. У народа майя это воззрение воплотилось в моральном кодексе, отразившемся в преданиях и молитвах. Домогаться чего-то сверх своей справедливой доли означало посягать на принадлежащее другим. Считаться с другими было первой заповедью. Считаться со всем живым. Охотник убивал лишь столько дичи, сколько действительно было нужно; охота без удержу обернулась бы бедой для всего общества, ведь дичи стало бы меньше. Убив оленя, охотник извинялся: «оцилен» — «я был вынужден».

Народы, которые экспансионистская раса называла примитивными, нередко руководились в своей жизни естественной мудростью, утраченной нами во время наших бурных скитаний. Возможно, мы утратили ее в тот момент, когда перестали воспринимать оленей и деревья, облака и реки как одушевленные существа.

Разумеется, назад пути нет. Индеец может только мечтать о Вакан-танка — великом духе, с которым его предки встречались на каждой возвышенности. Но найти его вновь он не сможет. И уж тем более нам не дано соединить наш рационализм с миром представлений анимизма.

Но ведь мы не вписываемся и в созданную нами же искусственную среду. Когда мы складывались как вид, наша психика и наш организм формировались космическими силами. Когда же космические огни, и шелест волн вдоль берега, и шорох ветра в листве перестают быть неотъемлемой частью нашего бытия, теряются какие-то черты нашей личности.

Думается, большинству людей, не совсем окаменевших среди бетона и камня, тесноты и шумов искусственной среды, присуще смутное или осознанное стремление вернуться к морскому берегу, реке, лесу.

Опрос в одном американском большом городе показал, что сорок процентов его жителей хотели бы переехать в маленький городок, окруженный животворной сельской местностью. Такие же опросы в моей собственной стране выявили, что свыше девяноста процентов молодежи в возрасте двенадцати — двадцати четырех лет, живущих в сельской местности или в маленьких городах, не желали переезжать в большой город. Более того: две трети взрослых в крупных городах говорили, что не прочь перебраться в сельскую местность или маленький городок. Исследования в некоторых новых предместьях шведской столицы показывают: лишь немногие поселились здесь потому, что их влекло именно сюда, чаще всего люди смирялись с таким вариантом, отчаявшись получить другую жилплощадь. И многие только ждали случая, чтобы переехать. Можно относиться к такого рода цифрам с осторожностью, подвергая сомнению основательность опросов, но одно несомненно: человеку неуютно в искусственной среде.