Письма Ктулху
Шрифт:
– Чего вы сразу про криминал, – заступился Шуба, – может, он просто добрый бескорыстный человек?
– Начнем с того, что не совсем человек, – сказал Поликарп Фадеевич. – Я – Муза. И, да, мне от вас кое-что нужно. Не криминал. Хотя, если смотреть со стороны Трех Граций, тяжкое преступление. Но другого выхода не вижу. Я ее люблю.
– Не слишком ли много информации для одного стакана? – прощупал почву Хрон.
– Она бездонная, не стесняйтесь, –
И, криво усмехнувшись, добавил с горечью:
– Хоть на что-то я гожусь как мифическое существо.
Хрон с Шубой принялись наперебой убеждать Поликарпа Фадеевича, что он не просто «на что-то годится», а настоящий герой, принесший им избавление от страданий.
Поликарп Фадеевич впал в очаровательное смущение, откуда его выдернул чуждый эмпатии Борзый:
– Слышь, существо, ты давай излагай по порядку, а то ни хера не понятно.
– Конечно, – спохватился Поликарп Фадеевич, и принялся излагать.
***
Принято считать, что Муза – создание редкое, необыкновенное, тонко организованное в легкокрылую полупрозрачную деву, нежную и трепетную. Все верно, но иногда бывают исключения. Например, Поликарп Фадеевич. Образовавшись в чертоге Трех Граций вместе с остальными музами, он для начала наотрез отказался организовываться в легкокрылую деву, а затем и вовсе отчебучил непотребное. Влюбился, материализовался и женился. Все бы хорошо, но жена его вскоре после свадьбы принялась писать стихи под псевдонимом Буся Козырькова, чего за ней прежде не водилось.
– А мы тут причем? – недоуменно переглянулись алкоголики.
– Предназначение Музы – вдохновлять, – сказал Поликарп Фадеевич, – но я неправильный, исключение, поэтому стихи она пишет отвратительные. Вот, например, из последнего: «Вглядись в пещерную нефритовую бездну, мой жаркий копьевидный властелин!»
– Копья, пещеры, властелины… не люблю фэнтези, – поморщился Хрон.
– Размер, быть может, не совсем удачный, но в целом что-то в этом есть, – дипломатично заметил Шуба.
– До Фан Нэй Цзы ей, как моему нефритовому стержню, до яшмовой пещеры, – грубо заржал Борзый.
Он имел ввиду древнекитайский эротический трактат неизвестного автора, предположительно жившего в период династии Суй. До того, как оказаться в нынешнем плачевном положении, Борзый преподавал античную литературу в престижном учебном заведении.
– Его оттуда с треском выгнали, – доверительно сообщил Шуба.
– За что? – спросил Поликарп Фадеевич.
– Слишком борзый, – цыкнул гнилым зубом Хрон и добавил, – Продолжим.
Казалось бы,
– Я ей открылся. Да еще прихвастнул, мол, лично знаком с Тремя Грациями, покровительницами искусств. И могу им даже ее произведения гениальные на суд представить. Порисовался, значит, перед любимой женщиной. Думал, забудет. А она не забыла. Вот я к вам и пришел за помощью. Посидите, послушаете, похвалите. Ей приятно, а вам бочка бездонная. На всю жизнь обеспечены будете.
– Лично я согласен, – опорожнил стакан Хрон.
Это был черт знает какой по счету стакан, но странное дело, обычного опьянения алкоголик не ощущал. Чувствовал он внутри себя томную благость, а еще кураж и готовность к свершениям.
– Сканаем за Граций то? – засомневался Шуба.
– Конечно, – заверил его Поликарп Фадеевич. – Вас ведь трое. К тому же, не каждый день на пороге дома в приличном районе появляются маргинальные личности послушать стихи. Скажем, маскировка, чтобы простой человеческий глаз от великолепия божественного не ослеп вдруг.
– А я не согласен, – насупился Борзый. – Мне принципы не позволяют эту порнуху поэзией называть и хвалить, даже за бездонную бочку с бухлом. Пусть в интернет идет. Там на каждого писаку найдется читака.
– У нее там целый фанклуб, – стыдливо потупился Поликарп Фадеевич, – и все ждут отчета о сегодняшнем мероприятии. И это не простое бухло, а амброзия с нектаром. Встряхнутая, но не взболтанная. Материализовавшись, из закромов чертоговых прихватил. Последнюю.
– Все равно не буду, – упрямился Борзый. – Мотивация слабовата.
– Любовь и бочка слабая мотивация?! – воскликнул Хрон. – Сдается мне, кто-то зажрался.
– Я любви не наблюдаю, – огрызнулся Борзый. – Где тут любовь? Сплошное самолюбие бабское. А этот подкаблучник, недомуз, потакает.
– Технически верно, – вздохнул Шуба. – Придется тебе его убеждать.
Поликарп Фадеевич беспомощно озирал суровые похмельные лица, пытаясь найти убедительные слова.
– Понимаете… – выдавил он, – вот она …когда стихи эти свои сочиняет… у нее… лицо… такое… такое… и глаза… и вся она …светится… понимаете? И хочется плакать и на колени встать и весь мир к ее ногам положить. Подвиг ради нее совершить, с жизнью расстаться… ну и всякое такое…
Он смутился и умолк, мечтая провалиться сквозь землю.
– Хммм, – после продолжительного гробового молчания изрек Борзый.
– Это, значит, согласны, – шепнул Шуба, мягко подталкивая Поликарпа Фадеевича к выходу. – Жди.