Письма любви
Шрифт:
— Я хотела бы пойти одна.
— Не ставь мне условий, — грубо ответил он, взяв меня под руку.
Мы вошли в квартиру без таблички на дверях. Пожилая женщина попросила снять пальто и минуту подождать. Мы сидели рядом на лавке у стены, напротив было зеркало. Один раз я поймала его взгляд. Глубокий и теплый. Он ничего не говорил, но я знаю, о чем хотел меня попросить.
Прошло еще какое-то время. Я начала беспокоиться, что не смогу объяснить дома, где задержалась. Наконец двери открылись, и женщина пригласила меня войти. Я увидела кресло, и мне стало
— Может, стоит пригласить мужа?
— Нет необходимости, — возразила я.
— Однако нам нужно побеседовать.
Он открыл дверь в прихожую, а я, соскочив с кресла, поспешно оправила юбку.
— Четвертый месяц, — сообщил врач, — слишком поздно.
— Не может быть. — Я чувствовала, как во мне все оборвалось. — Ведь два месяца назад у меня были месячные…
— Дорогая пани, в жизни все возможно, — ответил врач.
Он не хотел делать аборт. Мы молча вышли из этой квартиры. На лестнице я произнесла:
— Если ты мне не устроишь аборт, я покончу с собой.
Он нервно рассмеялся:
— Настолько его любишь или так ненавидишь меня?
— Я готова на все.
— Знаю.
— Нужно сделать все быстро.
— Я знаю.
В этот раз я должна была уехать на несколько дней. Это оказалось непросто, потому что раньше я никогда не покидала своих. Пришлось выдумывать причину. Я сказала, что хочу попробовать переводы с французского. Когда-то я упоминала об этом в наших разговорах.
— Поезжай в Нинково, — предложил ты.
— Нет, я уже нашла пансионат.
— Может, мы приедем к тебе с Михалом?
— Меня не будет всего неделю.
Но я прощалась с вами, как будто уезжала навсегда, ведь все могло случиться. Состояние внутреннего беспокойства усиливало закравшееся сомнение, действительно ли я хочу убить ребенка. Может быть, он наш с тобой, ведь в глубине души мы оба его желали. Если бы эта беременность наступила не по вине моего мучителя, я была бы счастлива. Но надо было принимать решение, коль я уж носила ребенка в утробе.
Я выбрала день, когда у тебя было дежурство и ты не мог проводить меня на вокзал. По приезде сразу позвонила с почты. Он ждал меня снаружи, пока я разговаривала с тобой. Я была расстроена. Этот разговор мог оказаться последним, врач меня очень пугал…
— Кристина, почему у тебя такой голос? — спросил ты.
— Я первый раз уехала от тебя одна…
— Ну, как маленькая девочка, — со смехом произнес ты.
Мы сказали друг другу «до свидания», но, прежде чем положить трубку, я произнесла:
— Я люблю тебя.
— Я тебя тоже, — услышала я в ответ.
Я ощутила такую боль и такой стыд, что меня согнуло пополам. Выходя с почты, я держалась за живот. Облокотившись о машину, он курил.
— Что случилось? — спросил он, обеспокоенный моим видом.
— Ничего, — ответила я с ненавистью.
Мы занимали одну комнату, в которой была двухспальная кровать. Лежали рядом молча. Я знала, он не спит. Полковник пару раз выходил курить, я слышала щелчки
Когда я собиралась уже уйти с медсестрой, он остановил меня за руку и сказал:
— Я полюбил тебя с первого взгляда.
Я не хотела отвечать, но вдруг услышала свой голос:
— Если умру, то желаю, чтобы тебя мучили угрызения совести до конца жизни.
Прямо на глазах он изменился в лице.
— Ты не помнишь меня в гетто?
— Нет, — холодно ответила я.
На меня его слова не произвели никакого впечатления. Я была полностью поглощена собственной проблемой. Страх перед абортом затмевал все прочие эмоции.
— «Еврейский ангел смерти со светлыми волосами…»
Я ударила его по лицу. Для меня это было уже слишком. Моя жизнь сразу показалась каким-то неправдоподобным фарсом. А ведь я имела право жить как человек, хотя бы за свое терпение. Я всегда стремилась выжить, а теперь должна была идти на риск. Другого выхода у меня не было.
Когда я ударила его, на нас стали оглядываться. В глазах стоявшей рядом сестры появилось любопытство. Несмотря ни на что, он притянул меня к себе.
— Я умоляю тебя, — проговорил он в мои волосы, — роди мне этого ребенка…
Я вырвалась от него и побежала в глубь коридора. Меня душили слезы…
Потом было нечто жуткое и бесчеловечное. Свет лампы бил в глаза. Я лежала на столе голая, руки прилеплены пластырем, иглы капельниц в венах. Создавалось впечатление, что я — распятый Иисус Христос, и это казалось еще большим кощунством. Мне приказали считать.
— Раз, два, три… — Я чувствовала, как деревенеет язык.
Погружаясь в искусственный сон, я видела перед собой не твое лицо, а его. Перекошенное от боли. Темные глаза полны слез. Когда проснулась, оно опять возникло передо мной. С тем же выражением, которое я запомнила, засыпая. Мы смотрели друг на друга без слов.
С трудом я разлепила губы и выговорила:
— Иди отсюда.
Он сразу вышел.
Моя недельная отлучка затянулась. Я звонила тебе и рассказывала, как отлично идет перевод.
— Уже семь листов, — врала я, стараясь овладеть своим голосом. Ведь ты, как врач, мог заподозрить что-то неладное.
Я чувствовала себя очень плохо. Сразу после аборта у меня началось кровотечение, и врач считал, что я не выживу. Однако я выжила, только очень похудела, под глазами появились огромные синяки. Так я не выглядела даже во время голода в гетто. Когда я отчаянно боролась за жизнь и уже не было сил встать с постели, у меня появилось что-то вроде удовлетворения — наконец мое тело побеждено. Оно ничего мне уже не сможет диктовать. Слабо мелькнув, эта мысль исчезла и появилась вновь, когда я стала себя лучше чувствовать. Мне не разрешали вставать, но я должна была звонить тебе, поэтому скандалила, чтобы телефон принесли в палату. Это оказалось сложно, поскольку не было удлинителя. Но полковник все устроил. С ним в госпитале очень считались. Шел пятьдесят четвертый год.