Письма на воде

Холина Арина

Племянница привела меня в их дом, и неожиданно, против моего желания, эта жена с большой буквы, эталон самоотречения, несостоявшаяся Чурикова, мне понравилась.

Пухленькая, энергичная, необыкновенно умная и настоящая.

– Вы не жалеете, что отказалась от карьеры? – набравшись храбрости, спросила я.

Почему-то мне легко было разговаривать с ней на неделикатные темы.

– Поверь, я никогда и не мечтала, что стану домохозяйкой, – призналась она. – Но ты понимаешь, мы были в Индии, там идешь по улице и видишь этих нищих, они умирают,

грязные, голодные… И ты думаешь: «Что за черт? Какая еще карьера? О чем я думаю? Эти люди гибнут, а у меня все есть!»

Конечно, в ее словах была доля лукавства, потому что никак не связаны бомбейские нищие с актерской карьерой, но она наслаждалась своей жизнью, и у нее был важный аргумент – ее нервный муж не стал бы тем, кем его знают миллионы поклонников, без нее. В отличие от него она умела просто наслаждаться жизнью – каждый день, пусть и за его счет.

– Я люблю его. А теперь представьте… – обращалась она к нам. – Что мне пришлось бы переживать не только за его успехи и неудачи, но еще и за свои. Если ты актер, то каждый день ждешь, что вот придет слава, я стану великим – и вся твоя жизнь проходит в этом ожидании. Я работала как лошадь, я любила театр, кино, но поняла, что упускаю что-то очень важное. Все эти интриги, критика – ты подсаживаешься на них.

Конечно, ее трудно назвать умной в том смысле, который мы вкладываем в это слово. Но она была мудрой. То, что называют «по-женски мудрой», хоть я и не выношу такое определение.

Ее трудный муж не вытерпел бы рядом красавицу – одаренную, амбициозную, вспыльчивую. Он бы спился или сошел с ума.

Она сделала выбор – и ни разу о нем не пожалела.

Мне все это чуждо, не до конца понятно, но она казалась такой доброй, счастливой, такой теплой и радостной, что невозможно было отрицать – у нее чудесная жизнь.

Она умела жить для других – и даже я от общения с ней стала добрее.

Но мы-то были эгоистами, и знали это, и остались такими, потому что эгоизм – наша религия. Мы странные. Но мы тоже настоящие. Никто из нас не избалован. Мы капризничаем тихо, сами с собой, радуем себя дорогими покупками и необдуманными поступками. В конце наших дней мы составим список того, о чем мечтали, – и все пункты в нем будут вычеркнуты.

А вот если бы мы были мировым правительством и кто-то, предположим, мой умный друг Ираклий, юрист, спросил:

– Кто этот человек, которого мы, с одной стороны, хотим видеть счастливым, а с другой, который сделал бы так, чтобы люди не только размножались, но и строили общество нового типа, развивали цивилизацию, а не уничтожали ее? Кем мы будем манипулировать ради мира во всем мире?

И тогда я первым делом указала бы на Мишу. Я ответила бы:

– Посмотрите на этого симпатичного молодого человека. Он хочет жениться. Хочет рожать детей. Он хочет брать кредиты, но при этом осторожен и не любит попусту рисковать. Ему есть ради чего трудиться и платить проценты. Он надежен, как военная техника. Он собирает знания, но не подозревает, что у него нет собственного мнения.

Своим мнением он считает миллионы мыслей, записанные с чужих слов. Ему можно внушить все, что угодно.

И если бы нам, совету директоров земного шара, пришлось выбирать Мише жену, и кто-то сказал бы, что он сделал предложение Саше, мы бы долго и громко хохотали, довольные этой шуткой.

Мы бы сделали все, что возможно, ради спасения нашего идеального гражданина от девушки, которая не подходит для его замечательной посредственной жизни.

Ведь если Никита – пиво, Саша – тирамису, то Миша – крем для обуви. Он утилитарен и функционален. А мы и тогда и сейчас сторонились всего утилитарного и функционального – мы поклонялись красоте.

– Мне двадцать с половиной лет, – сказала Саша Мише. – Я учусь на четвертом курсе.

Миша был старше, ему исполнилось двадцать пять.

– Я не могу выйти замуж в двадцать лет, – продолжала Саша. – Это бессмыслица.

Мечты Миши были похожи на рекламу какой-нибудь добавки для супа. Счастливая семья, кухня (из рекламы кредитных карт), веселый лабрадор (из рекламы собачьего корма), ребенок (демографическая программа плюс год семьи).

Для Миши все было просто – пока Саша завершает образование, они живут для себя. В ее двадцать два/двадцать три – первый ребенок, в двадцать шесть – второй.

– А что дальше? – спросила у меня Саша.

– К тридцати пяти вы расплачиваетесь с банком, занимаетесь сексом раз в два месяца, в тридцать шесть ты ему изменяешь, в тридцать девять он уходит из семьи, потому что годы идут, а он так и не начал жить, – заверила ее я. – Ты же читала об этом тысячу раз. Так все и будет.

– Ну да, – согласилась Саша.

Кто-нибудь… например, Вера, которая вышла замуж в восемнадцать и родила в девятнадцать, сказал бы, что таким, как мы, грозит одиночество.

Но мы его не боялись. Мы были первым поколением девушек, у которых на душе не скребли кошки, когда они думают о том, что в тридцать они останутся одни.

Мы ведь станем богаты. Знамениты. У нас есть много любовников. А потом мы купим домик на Гавайях, сдадим городские квартиры, и наши морщинистые лица будет согревать тропическое солнце, а пергаментную кожу приласкает морской прибой.

Мы никогда не станем одиноки, потому что у нас есть подруги, кто-то из нас родит детей – и мы будем любить их все вместе, а главное – у нас будет дело, ради которого стоит жить.

Таким был наш Воображариум.

Я уже писала в журналы и меня любили, давали работу, поэтому мы с Сашей сняли квартиру у станции метро «Улица 1905 года».

Саша начала тайно встречаться с Никитой. Я схватила ее за руку, и тогда она сказала, что это просто секс. Она ведь не может отказаться от лучшего секса в жизни?

– Можешь, – убеждала я ее.

Я тогда еще не знала, что не стоит лезть в чужие отношения. Не знала, что только двоим понятно, что между ними происходит.