Письма на воде
Шрифт:
Саша его не подстрекала – она защищалась как умела, но их отношения после закрытого перелома срастались вкривь и вкось.
– Почему никто мне не сказал, когда я была маленькая, что у всего есть побочный эффект? – говорила я, когда мы встретились после долгого перерыва. – Остроумный – значит, склонный к депрессиям, творческий – истеричный, успешный – эгоистичный…
– Прости. Я всегда это знала, – ответила Саша.
– И молчала?
– Нет. Ты просто не слышала.
Она права. Человек слышит то, что хочет услышать, и вкладывает совсем другое значение в слова. Понимает все по-своему.
У
– Саша, как так получается, что ты всегда знала, что нет никакого идеала, но в то же время ищешь мужчину без недостатков? – спросила я с раздражением.
Иногда Саша наводила меня на мысль, что я торможу в развитии лет на десять.
– Я не ищу. Мне своих недостатков хватает. Просто…
Просто друзей легче извинить за их слабости и глупости. Может, это атавизм такой, рудимент, и мы по привычке или по традиции все усложняем, когда дело касается любовных отношений.
Ведь я знала обо всех недостатках Никиты, и смеялась над ним, и ругалась, но мы вместе уже пятнадцать лет. Так или иначе.
А Саша не выдержала и года. Она не выносила такую глубину чувств – начиналось подводное опьянение.
Они уехали в Прагу. Туда, где их никто не знает и где нельзя понять, что говорят другие мужчины – умные и образованные.
Прага – город, в котором начинаешь верить в сказки. Он, как бабушка, любит тебя и заботится, и никуда не спешит, и все движения становятся медленнее, и появляется такое доверие к миру, будто ты сидишь в старинном платяном шкафу, в шубах, и с фонариком читаешь Клайва Льюиса.
Никита рассказывал Саше, что в детстве мечтал стать дядей Федором из Простоквашина.
Саша призналась, что в детстве больше всего боялась ангины, потому что тогда могут удалить гланды, а страшнее этого ничего нельзя придумать.
Никита, когда ему первый раз вкололи заморозку, упал в обморок, но не от аллергии, а от страха.
Саша в семь лет украла на даче у соседки куклу, сбежала в лес и там целый день с ней играла, а потом так испугалась наказания, что утопила ее в реке и много плакала – ведь кукла не досталась никому.
Никита сказал, что первое его впечатление от Москвы – помойки. Московские помойки казались ему богатыми.
Саша вспомнила, как в четырнадцать лет шла зимой по Сретенке, и щеки саднило от мороза, джинсы затвердели, и было очень темно, холодно, неспокойно, и она увидела в витрине одной палатки, где по моде тех времен продавались ликер «Амаретто», сигареты, видеокассеты, хлеб… туфли – белые лодочки с жемчужными украшениями. Тогда эти лодочки показались ей самым красивым на свете, и она представила себе недостижимый Лазурный Берег, Ниццу, и как она идет в белом платье и в этих лодочках по набережной, и все оборачиваются ей вслед. Саша обменяла эти лодочки на простенький золотой кулон, грош ему цена, и ни разу их не надела, потому что уже к лету поняла, что это омерзительная дешевка – и в Ниццу в таких не пускают.
Никита рассказал, что в Москве его поначалу интересовали девушки с квартирой – негде было жить, иногда
Саша рассказала, что в юности ей почему-то очень не нравились ее ключицы. Казалось, что они совсем нелепо торчат.
А Никита на первые деньги каждый день ездил в «Пиццу Хат» на Кутузовском и ел там до отвала.
Саша даже рассказала, как лишилась девственности во второй раз (ее самый первый нежный друг что-то там недоделал) – она выбрала самого красивого мальчика, долго с ним встречалась, а потом так напилась, с подростковым отчаянием запивая водку шампанским, что ничего не помнила, кроме одной детали: молодой человек ее растолкал и спросил, не дурно ли ей, она отмахнулась, нечаянно задев его лицо, пробормотала: «Ну сделай же ты что-нибудь!» – и отключилась.
Проснулась рано утром и сбежала.
А Никита рассказал, что у него была девушка, которую он застал в кино с другим – они целовались. Это был маленький районный кинотеатр, куда, собственно, ходили целоваться и пить пиво. Никита девушку не любил, ему нужен был только секс, так что он не расстроился и сделал вид, будто ничего не заметил. Девушка на это обиделась и бросила его. Ей хотелось, чтобы ее ревновали.
В аэропорту Саша тихо всплакнула. Она не ожидала такой вспышки.
Так бывает на похоронах: стоишь как истукан и думаешь: что за событие такое – смерть… Вот я даже всплакнуть не могу. Ушел человек – его больше не будет. А я тут мерзну и думаю о том, что простуды не избежать. И вдруг что-то случается – и слезы льются и льются, и так горько, что остановиться не можешь.
Она плакала, а Никита ее обнимал и гладил по спине.
В самолете Саша напилась в стельку и уговаривала Никиту заняться сексом в туалете. Говорила, что тогда они вступят в клуб, только она не помнит, как он называется. Клуб тех, кто трахается в самолете.
– А собрания членов клуба проводятся? – интересовался Никита.
– Не-а… – Саша энергично водила головой слева направо. – Узнаешь своих по лукавой улыбке и подмигиваешь.
– Заманчиво… – издевался Никита.
Саше первый раз в жизни понадобились бумажные пакеты.
– Я не понимаю, откуда на борту столько алкоголя… – стенала она на следующее утро. – Интересно, мне стыдно? – спрашивала она себя, уставившись в потолок.
Конечно, они ругались.
– Зачем тебе новая «Ауди»? – возмущался Никита. – Купи двухлетнюю, сэкономишь тридцать процентов!
– Но я хочу новую! – кричала Саша. – У нее страховка, в конце концов!
– Да ты за эту страховку будешь платить в год по шестьдесят тысяч!
– Я хочу новую! – настаивала Саша.
Потом Никита решил сделать в квартире ремонт.