Письма, несущие смерть
Шрифт:
И из него хлынула кровь.
Я увидел, как из глубокой раны под его правой подмышкой потекла густая синяя жидкость.
В его жилах текла не кровь, а чернила!
Все больше и больше порезов начинали кровоточить, и через несколько секунд он уже весь истекал кровью. Чернила хлестали, как из тысячи авторучек, поток писем сначала замедлился и в конце концов прекратился. Верховный шатался, слабел. Одна из его рук сшибла гору бумаг, и чернила хлынули на падающие страницы.
Никто не пришел ему на помощь.
Он упал навзничь,
Чернил в нем было гораздо больше, чем казалось физически возможным. Они стекали с помоста непрерывным потоком, впитываясь в горы газет и обрезков писем. Намокая, бумага утрамбовывалась, бумажные горы сглаживались. Свет почти совсем померк, но в страшной массе на полу мне удавалось различать части тел: головы и ноги, сердца и мозги, прежде скрытые ворохом газет.
Чиновники не двигались, наблюдали, выжидали.
Чего они ждали? Чего хотели?
Мои руки болели, пальцы немели. Я перестал кромсать письма. Распростертый на своем троне Верховный истекал кровью и еле дышал. Одно раздвоенное копыто беспомощно стучало об пол. Я вдыхал запах чернил, приятный, чистый, химический аромат, коим всегда наслаждался. Однако из-под этого запаха пробивалась слабая вонь, как в том цирковом шатре. Я узнал эту вонь. Вонь гниющего тела Христа из моего сновидения.
Может быть, он был Богом.
Что же дальше? Я медленно прошел вперед. Справа от меня рухнула полка с телевизорами и увлекла за собой часть стены, а за стеной я увидел ту письмотеку, что показал мне Стэн, громаднейшее помещение, заполненное письмами и заметками всех авторов в алфавитном порядке.
Верховный, похоже, из последних сил вгрызся в бумажный листок, но не сложил его, не положил в конверт. Он просто поднял его и заставил меня посмотреть.
Все это твое, прочитал я.
Одна рука протянулась ко мне, попыталась вручить мне перо, вырванное из его рта, сочащееся с обоих концов синими чернилами.
Я не принял его подношение. Во-первых, я боялся, что стоит мне приблизиться к нему, как какая-нибудь из рук схватит меня, придушит или разорвет на куски. Во-вторых, мне было слишком противно. Та густая синяя жидкость была и чернилами, и кровью, и от этой омерзительной крови меня тошнило.
Я победил Верховного в навязанной им самим игре, но победа досталась мне слишком легко. Мне пришло в голову, что, может, так и было запланировано. Может, меня взрастили именно для этой цели: победить главного Писателя Писем. Может, все случившееся со мной должно было воспитать меня, сформировать и превратить в лидера. Может, Верховный так и так умирал и выбрал меня в преемники.
Я оглянулся на рухнувшую стену, на письмотеку. Я наслаждался творением писем, но не меньше я наслаждался их чтением. Если не врать самому себе, то приходилось признать, что я мог бы
В этой библиотеке хранились все когда-либо написанные на земле письма.
И все они теперь были в моем распоряжении. Они могли стать моими.
Он хотел этого. Было ли это и моим желанием? Вряд ли. Правда, очень соблазнительно думать, что я мог бы стать новым Верховным Писателем Писем, более добрым, более мягким; что я мог бы изменить роли Писателей Писем в этом мире, сделать так, чтобы мы использовали наше могущество во благо.
И не просто соблазнительно.
Вероятно, так все и было задумано.
Кого я пытался обмануть? Использовать наше могущество во благо? Так это началось бы, но этим бы не закончилось. Дорога в ад вымощена благими намерениями, а я лучше других понимал власть эпистолярного творчества, скользкий путь, ведущий в пропасть.
Я обвел взглядом письмотеку. Поджечь бы ее, и пусть горит, пусть никому никогда не достанется.
Но и это я не мог себе позволить. Слишком огромная история хранилась здесь. Да, здесь были груды бесполезного дерьма и куча опасных идей, но здесь были и исторические документы, письма, уводящие к заре цивилизации. Я не мог просто уничтожить их.
Однако я мог их запечатать.
Написав письмо.
Какое? Воспользоваться юридическими формами. Письмо-приказ о запрещении продолжения противоправного действия? Письмо-выговор? Письмо-патент?
Я обернулся к Верховному, но он умер. За те последние минуты, что я таращился на письмотеку, жизнь покинула его тело, и теперь он был мертв. По крайней мере, я так подумал. Я приблизился к нему, вынул из его руки перо, которое он пытался мне вручить.
Он пошевелился. Веко над огромным глазом дернулось, зрачок завращался. Верховный протянул одну из своих рук и крепко сжал мою руку. Даже у полумертвого, у него была железная хватка, и, пока я старался вырваться, его голова рванулась вперед, гигантская ухмыляющаяся пасть заглотнула мою руку до самого плеча. Будто тысяча игл впилась в мою плоть. Я хотел закричать, но не смог… а потом уже это было ни к чему. Через писчие перья, утыкавшие его пасть, колоссальная сила перелилась из него в меня.
Он отпустил меня, откинул голову, закрыл глаза. Его тело снова обмякло и соскользнуло с трона. На этот раз он действительно был мертв. Я посмотрел на свою руку, не увидел никаких следов укуса. Просто чистая, гладкая кожа. Однако словно слабый ток пощипывал правую часть моего тела.
Я выпрямился, не выпуская подаренное мне перо.
Чиновники наконец оживились. Ряд за рядом они падали на колени, кланялись мне, будто присягая на верность на одном из фашистских сборищ. Я ощущал силу уже не только в правой, но и в левой части тела. Эта сила придавала мне ни на что не похожие уверенность и ощущение благополучия.