Письма незнакомке
Шрифт:
Поэтому, когда у вас будет взрослый сын, сударыня, предостерегите его от абстрактных и крайних представлений, которые в старости обернутся горькими сожалениями. Внушите ему, что от любви остаются чудесные воспоминания. Жерар Бауэр, который находится здесь вместе со мной, пишет предисловие к «Мемуарам Казановы». Он рассказывал мне вчера о своем герое. Этот необыкновенный искатель приключений не мог пропустить ни одной юбки, ни одного ломберного стола и обладал удивительным даром рассказчика, заставлявшим окружающих искать с ним знакомства. К чему все это привело? К тому, что в зрелом возрасте он написал историю своей бурной жизни и шагнул прямо в бессмертие. Это не значит, что ваш дорогой отпрыск должен взять Казанову за образец. Только
Я прекрасно понимаю, что ясность духа, отсутствие зависти, женолюбия и честолюбия приличествуют старости, кроме того, я знаком с людьми, которые умудрялись чувствовать себя счастливыми, не имея ничего из того, что другие полагают необходимым для счастья. Я и сам стараюсь принимать свою жизнь такой, какова она есть, и не сравнивать ее с жизнью других; мне это удается, но я отдаю себе отчет в том, что подобная мудрость давалась бы мне с б'oльшим трудом, будь мое существование совсем лишено радостей. Словом, не станем гнаться за благами мира сего с неприличной горячностью, но, повстречав их на своем пути, примем их с благодарностью. Редки те, кому ни разу в жизни не выпало счастья, но еще более редки те, кто сумел его сохранить. Обретя вас, дорогая, я не хочу вас терять и удерживаю подле себя. Прощайте.
После спектакля «Царь Эдип»
На днях я издали видел вас, querida, в «Комеди Франсез». Ваше одеяние — белое плиссированное платье, перехваченное золотым пояском, — делало вас похожей на злосчастного царя Фив. В Доме Софокла играли «Царя Эдипа». Я с волнением вспомнил, что впервые увидел вас именно здесь — в зале Ришелье. Вы были так хороши!
Спектакль не нарушил вашей обычной безмятежности. Так оно и должно быть. Возвышенная драма не будоражит зрителя. Страсти в ней упорядочены поэзией и умерены всемогуществом рока. Заранее известные нам события не могут нас волновать. Придя в театр, вы уже знали, что Эдип выколет себе глаза золотой застежкой, а Иокаста повесится. Вот почему вы спокойно поправляли прическу и улыбались своему соседу.
Вокруг меня раздавались поразительные речи:
— Какая прекрасная мелодрама!
— Какой великолепный детектив!
— Совсем как у Сименона! Помните «Грязь на снегу»?
Какая-то уже немолодая дама («И зачем только существуют перезрелые женщины?» — удивлялся Байрон) спрашивала:
— И чего этот болван добивается? В первые же десять минут все уже поняли то, что ему предстоит обнаружить… Иокаста, она-то отлично видит, что не следовало бы все это ворошить. У женщин есть чутье: они умеют не замечать того, что неприятно… Но этому занятому лишь самим собой мужлану непременно нужно дойти до конца. Тем хуже для него!
Истина состоит в том, сударыня, что Эдип, такой, каким его создал Софокл, не может поступать по-иному; Судьба предопределила все его слова и поступки. «Это Рок!» — поет хор в «Прекрасной Елене». Именно в этом и кроется громадная разница между древними греками и нами. Я полагаю, что человек может сам определять свою судьбу вопреки воле богов. Софокл так не считал. Отсюда — величайшие драматические красоты его пьес и трагические судьбы его героев. Ибо Эдип, всего лишь покорно выполняющий предсказание оракула, чувствует себя виновным и достойным самой жестокой кары. «Мне было предначертано убить своего отца и стать любовником собственной матери, и тем не менее я должен понести наказание…» Та же суровая мораль характерна для учений янсенистов и кальвинистов.
Но в одном отношении мы с вами все же походим на древних греков: кровосмесительство по-прежнему кажется нам чудовищным. Из всех строжайших запретов, возникших еще на заре человеческой истории, этот запрет — самый
— Увы, леди Ловлас, — сказал я ей, — отпали все сомнения… Я обнаружил доказательства кровосмешения. Как добросовестный историк, я буду вынужден рассказать обо всем этом в полном согласии с документами… Заранее прошу меня извинить.
Она с изумлением воззрилась на меня.
— А собственно, в чем вы извиняетесь?.. — спросила она. — Байрон и Августа? Ну конечно! Неужели вы в самом деле сомневались?.. Как же иначе? Два юных существа разного пола оказались вдвоем в занесенном снегом мрачном замке и провели взаперти много времени… Как же, по-вашему, они должны были вести себя?
Из этого разговора я понял, что пресловутый запрет соблюдался в Англии XIX века не столь неукоснительно, как в Древней Греции. И все же я считаю, что он необходим для поддержания спокойствия и в семьях, и в душах. Убедитесь в том сами, посмотрев «Иокасту», «Федру», «Землю в огне». Ищите любовь за пределами своего рода. Прощайте.
О пределах терпения
Для некоторых людей большое искушение — доходить в своей доброте до слабости. Живое воображение позволяет им угадывать, какую радость вызовет у ближнего уступка и как огорчит отказ с их стороны; они угадывают скрытые, глубокие причины, объясняющие прихоть или вспышку гнева, которые другой на их месте строго осудил. «Все понять — значит все простить». Эти прекраснодушные люди только и делают, что прощают и приносят одну жертву за другой.
В их поведении была бы святость, когда бы они приносили в жертву только самих себя. Однако люди созданы для жизни со святыми, и снисходительность становится непростительной, ибо она наносит непоправимый вред тем, к кому ее проявляют. Чересчур нежный муж, недостаточно строгий отец, сами того не желая и не подозревая об этом, формируют нрав своей жены или детей. Они приучают их ни в чем не знать ограничений, не встречать отпора. Однако человеческое общество предъявляет к людям свои требования. Когда эти жертвы нежного обращения встретятся с суровой правдой жизни (а это неизбежно), им будет трудно, гораздо труднее, чем тем, кого воспитывали без излишней мягкости. Они попробуют прибегнуть к тому оружию, которое до сих пор им помогало, — к сетованиям и слезам, ссылкам на плохое настроение и недуги, — но столкнутся с равнодушием или насмешкой и впадут в отчаяние. Причина многих неудачных судеб — неправильное воспитание.
В каждом доме, в каждой семье все ее члены должны знать, что их любят, что родные готовы пойти ради них на многое, но что есть предел всякому терпению, и если они его переступят, то им придется пенять на себя. Поступать по-другому — значит потакать порокам, которые для них же губительны, и, кроме того, ставить себя в такое положение, которое нельзя долго вынести. Уплачивая долги игрока или транжиры, благодетель разорится, но не поможет и не излечит тех, кого хотел спасти. Женившись из жалости и без любви, человек обрекает на несчастье и самого себя, и свою спутницу жизни. «Братья мои, будем суровы», — говорит Ницше. Поправим его: «Братья мои, сумеем быть суровыми»; фраза станет не такой красивой, но более человечной.