Письма о духовной жизни
Шрифт:
О сумраке веры нам уже приходилось говорить. Это фраза мистиков и означает что-то неопределенное, как и все у них. Если можно давать какой либо добрый смысл этому выражению, то под ним надо разуметь преданность в волю Божию. Ходить в сумраке веры будет означать — ходить в преданности в волю Божию. Вера, по пaтpиapxy Каллисту, двояка: одна теоретическая, которая верует в догматы; другая— деятельная, которая состоит в уверенности в Боге, —в том. что Бог не оставит прилепившегося к Нему, но соблюдет его невредимо, и имиже весть судьбами введет в царство Свое вечное. Но в этом существо преданности в волю Божию и смиренной покорности Его распоряжениям, относительно участи нашей. У пaтpиapxa Каллиста это выражено так: веру разумеем ту, которая свидетельством ума утверждает сердце быть несомненным в извещении упования, отстоящем от всякого мнения (колебания).
Была у нас речь и о видениях. Мы видели, что у Сперанского мысль о видениях несогласна с учением отеческим. Отцы говорят, чтобы совсем не принимать видений, a Сперанский говорит: «не прилепляться, но принимать их с благодарностию,"и
Письмо восьмое касается очень важного предмета, — происхождения ложного мистицизма, с указанием, как избежать его.
Наперед позвольте мне сказать несколько слов. Истинно–христианская жизнь есть жизнь сокровенная со Христом в Боге. Она таинственна и в зарождении, и в путях созревания, и в своем совершенстве. Потому не всякий мистицизм есть ложный. Ложный мистицизм происходит от уклонения с правого пути восхождения к богообщению. Начало этого пути—покаяние. Покаявшийся исправляет все пути жизни своей, и свою душу и тело, во всех силах и отправлениях их, облагает правилами, исполнением которых убивается и изглаживается привившееся к ним зло, а воспитывается и укрепляется сродное им добро. Все это в совокупности составляет порядок богоугодной жизни. Регулятор всего—благоразумие, с советом опытных. Они учреждают все правила, сообразно с характером лица и внешним его положением. Ходить в этих заведенных порядках составляет деятельную жизнь. Но поелику всем этим чают угождать Богу, то отношение к Богу неизбежно блюдется во всех такого рода делах, —во всех такого рода делах общение ума и сердца к Богу должно составлять неотъемлемую часть, внутреннейшую душу их, yслoвиe их благоугодности. Если обращение ума и сердца к Богу есть молитва, то молитва составляет душу деятельной жизни, в ее должном строе и направлении. Но молитва имеет и свою особую, исключительно ей принадлежащую часть в жизни, где она одна царствует. Это молитвенный подвиг. Начинается он усвоением чужих молитв, оставленных нам богомудрыми отцами; когда же таким образом воспитается дух молитвенный, молитва начинает восходить на степень молитвы своеличной, где она проходит новые степени, из которых первая есть молитва умная, вторая—умносердечная, третья—духовная или созерцательная. Жизнь в Боге целая жизнь; она же и существо молитвы. Следовательно, правый путь восхождения по степеням молитвы есть правый путь восхождения к богообщению, или, что тоже, есть правый мистицизм. Уклонения от правого восхождения молитвы к совершенству есть вместе уклонение в ложный мистицизм. Не трудно заметить место этому уклонению, или первую точку отправления в уклонение: это переход от словесной молитвы, по готовым молитвам, к молитве своеличной, иначе, переход от внешнего молитвословия к внутреннему, умному. Удалить от этой точки заблуждение будет значить удалить уклонение в ложный мистицизм. Уклонение в ложный мистицизм у отцев подвижников трезвенных, называется уклонением в прелесть. Мы видели эти уклонения от правоты, на пути движения от вне внутрь… Одни застревают на воображении, другие останавливаются на умоголовном делании. Истинный шаг делают те, которые, минуя эти станции, проходят до сердца и укрываются в нем. Но и здесь еще возможно заблуждение, потому что часть умно–сердечной молитвы есть самодельная, трудовая: а где мы, там всегда есть возможность падения в прелесть, точно также как и в грех. Безопасность начинается, когда утвердится в сердце чистая и не парительная молитва, которая есть знамениe осенения сердца осязательною благодатию, ибо тут образуются чувства, обученные в рассуждении добра и зла. Итак, с самого начала движения от вне виутрь до сего блaженного момента, возможно уклонение в ложный мистицизм. Как же избежать этого несчастия? У отцев для этого указывается один способ: не оставайся один, найди опытного советника и руководителя. Если нет его, сойдитесь двое трое и руководитесь взаимно при свете отеческих писаний. Другого пути к избежанию заблуждений мистицизма я не знаю, кроме разве особого благодатного руководства, которого сподоблялись немногие избранные Божии. Но это — особенности: а мы говорим о путях жизни, общих всем.
Теперь посмотрим. что говорит об этом Сперанский.
„Откуда происходят заблуждения ложного мистицизма? От ревности по вере, неочищенной от самолюбия. Какое средство к сему очищению? Пост, строгое наблюдение за своими мыслями, сражение с чувствами, жизнь покаяния. Но все это есть деятельность моего же самого ума и сердца, которую должно умертвить, и хотя деятельность, без сомнения, похвальная, но все же упражнение, все—развитие сил душевных, все —случай и повод к той же самой гордости и самолюбию. Следовательно, не отвергая деятельных путей, все остается заключить, что молитва и молитва умная есть единый путь совершенно безопасный. Видения, глубокие и, по видимому, вдохновенные мысли, все суть мысли, все упражнения ума, а не прилепление, не онемение его в едином Боге."
Итак, когда утвердится молитва умная и дойдет до последней
У всех отцев, писавших руководства к духовной жизни, первым пунктом, в правилах для вступающего во внутреннюю жизнь, ставится: иметь духовного отца–руководителя и его слушаться. Приведу здесь одну–другую из их peчей. Слова Симеона Нового Богослова и Никифора Монаха об этом были уже приведены, а вот что говорить Григорий Синаит: „Без учителя самому успеть в умном делании невозможно. Что делаешь сам по себе, а не по совету предуспевших, то рождает опасное самомнение. Если Сын Божий ничего не творил Сам о Себе, но как научил Его Отец, так творил, и Дух Святый не о Себе глаголал, то кто это такой между нами до толикой достиг высоты совершенства, что уже не требует никого иного, кто бы руководил его? Гордость это, а не добродетель! Taкoй уже в прелести состоит, то есть, вступил на ложный путь уклонения к заблуждениям."А вот слова Каллиста пaтpиapxa: „Прежде всего попекись найти ceбе наставника и учителя не прелестного, и, нашедши его, вполне отдайся ему, как отцу родному сын отцелюбивый. ходя по повелениям его неуклонно и на него взирая, как на Самого Христа. Кто хочет жить сам, то есть, самоугодно, без наставника, тот, по слову Лествичника, легко уклоняется в заблуждение и погибает, хотя бы он всю премудрость миpa сего исчерпал. Не с советом ходящие ходят будто в сонном мечтании; они много сеют, но пожинают очень мало, и вместо пшеницы, — увы! собирают плевелы."
И в деятельной жизни редко кто обойдется без преткиовения, оставаясь с одним своим благоразумием. Но тут, по крайней мере, вред не так велик: одно дело, не так сделанное, если надобно, и переделать легко или в другой раз сделать его, как следует. В умном же делании уклонение от правого пути дает свое направление всему внутреннему, которое не вдруг можно переменить. Одни из таких, как мы видели, запутываются в сетях воображения, другие останавливаются на умоголовном делании, или, по Симеону Новому Богослову, на первой и второй степени внимания и молитвы или умного делания. И когда они закрепнут в этом строе, то самый опытный и самый усердный наставник едва сможет, если только сможет еще, выбить их или выманить из этих трущоб, в какие они сами себя заключают, находя их крайне восхитительными.
Остальная часть восьмого письма не имеет для нас значения. Оставляем ее и переходим к остальным.
Письмо двадцать второе и последнее.
В девятом письме содержатся добрые мысли о чтении Свящ. Писания; но есть и такие положения, которые нельзя не оговорить. „Изучение Писания, пишет Сперанский, тем способом, каким вы его производите, то есть, развитие смыслов его не усилием разума, но одним молитвенным размышлением, есть, по моему мнению, после чистого созерцания, упражнение самое святое и самое полезное."
Определеннее это так надо сказать: чтобы питаться словом Божиим и питать им в себе духовную жизнь, надобно усвоять его вседушно. Для сего, приступая к чтению, поставь себя в пpиcyтствие Божие, и испроси у Господа просвещения разума; за тем, молитвенно открыв сердце свое к принятию истины, пойми размышлением и уясни содержание прочитанного; к понятому потом возбуди сочувствие, или проведи его до сердца и полюби его; излюбленным восхоти воспользоваться в жизни, или определи, в каких случаях твоей жизни могут найти приложение понятия и возлюбленные тобою истины, и прилагай их к делу. Это и будет усвоение Писания вседушное. Но надобно заметить, что смыслов Писания развивать нельзя. Смысл всякого места Писания истинный—один; многоразличие уместно только в приложении его. Все, что может надумать благочестивый христианин, по поводу известного места Писания в свое назидание, не следует непременно считать смыслом того места. Потому фраза—развитее смыслов—неуместна. Ее надобно заменить так: развитие многоразличных приложений обдумываемых мест Писания в свое назидание.
„Если бы мы, продолжает Сперанский, были свободны в выборе между различными дарами благодати, я бы остановился на этом и предпочел его всем видениям, даже самому дару пророчества, ибо он менее дает простора самолюбию, и потому менее опасен и более согласен с христианским смирением. Постоянно чувствуешь себя на привязи, более страдательным, более подчиненным данному и установленному авторитету. Церковь тут, чтоб исправлять заблуждения по мере того, как мы в них впадаем. Но, предаваясь этому упражнению, нужно очень остерегаться того, чтоб не привязываться к толкованиям отдаленным."