Письма с фронта лейтенанта Климовича
Шрифт:
Катя, зачем такие неблагозвучные прилагательные к слову детдом. Разве там так уж невыносимо работать, так плохо будет детям? Летом ты говорила, что оставление ребят в детдоме — счастье. Я не пойму тебя. Надо как-нибудь зиму пережить. Последнюю зиму. А литературные мечтания вынашивай пока. Время придет, и увидят свет они. Не сердись на меня за все эти советы. Это единственное, что могу преподнести вам. И конечно вы не сомневаетесь, что будь в моих силах сделать что-либо другое — я бы сделал, не считаясь ни с чем и не задумываясь. В первый раз за всё время войны, какой-то архибдительный цензор вычеркнул несколько слов из письма. И пустяк какой-то видимо. Он может быть и свою совесть успокоил. Бабушка как раз писала там о ценах на продукты. Шила в мешке не утаишь. Трудно представить, во что превратятся наши дети к тому времени, когда мне придется увидеть их. Только бы увидеть их, а там что будет, то будет. Не захотят иметь папашу без лавров — их дело. Володя, а мы большой шалаш построили себе. И жалко, что сегодня придется бросать его. На даче я тебе и Илюхею построю такой же. И лошади наши две — «Ворон» и «Грач» тоже в шалаше. И к нам они приходят, к нашему шалашу. Крепко, крепко целую всех вас. Пишите. В.
Мои дорогие! Сегодня можно было б и не писать т. к. ночь была очень холодная, спать пришлось мало. Днем были в пути, вечером составил отчет. Устал, спать хочется. Но долг платежом красен — получил от вас письмо. Оно и порадовало меня и огорчило. Смешно читать Илюшкин словарь, грустно, что не приходится слышать его. Берет, хватает злость на мародеров — тех, кто окопался в тылу, и грабит чужое добро. Напишу в Мытищи, только жаль, что не знаю адрес. Мытищи, кажется, город, там есть горисполком, Совет или черт знает. И нужно было б в «Правду» написать. Странно, что ты обращаешься ко мне за содействием в высылке вещей зимних. Но это тоже сделаю. Состряпаю бумажку в Моссовет. Сделаю это, может быть завтра, может быть послезавтра — словом, когда будем на месте. Сегодня проехали несколько десятков километров. Пришлось проезжать по тому пути, что ездил ровно год тому назад. Печальное зрелище — особенно одна станция. В прошлом году я проезжал её через 1/2 часа после интенсивной бомбардировка, после бомбили её ещё не один раз. Следы пожарищ, крапива, бурьян там, где когда-то были дома, была жизнь. Воспоминания нахлынули буквально. Сейчас сижу в «доме». Он дрожит как в лихорадке. По дороге идут, едут наши части. Прошли длинной серо-зеленой змеей полки стрелковые. С грохотом и скрежетом идут тракторы, тащат пушки. Это проходит артполк. Темно, туман и кажется, что это какие-то доисторические чудовища с громадными хоботами, дрожит земля. Все деревья выстроились как на линейке с двух сторон дороги, движение днем и ночью — это магистраль. И не удивительно, что нет буквально ни одного дома не израненного, не слепого. Один, возле, которого стояла наша машина в ожидании, я исследовал основательно. Бедняга, он буквально изрешечен. И у самого дома береза с развороченным стволом и как будто бы бритвой срезанной верхушкой. И всё же она живет. Собственно теперь умирает. Гуляет ветер и желтые листья как чистые слезы сыплются со старой березы. И здесь всё же есть люди. Сильна у людей привязанность к родной земле, дому. Кое — где огороды. К их радости завтра утром мы уезжаем. Наши уже попробовали репы. Я так давно не видел детей. Настоящих живых, веселых, хотя с синими носами и ногами. Весь день почти дождь и сильный северный ветер. А они босиком в рубашонках. И как лебедь, черный лебедь несколько раз проплыла деревенская красавица. В черном шелковом платье, одетом по случаю нашего приезда. Ну, простите за болтовню. Я пишу и выскакиваю в темноту, хочу поймать нужных людей. Поэтому так торопливо и нескладно пишу. Сегодня, кажется, будет тепло. Мы возим с собой буржуйку, окна закрыли досками, соломой, топим печь. Крепко целую вас мои милые. Мне хочется скорее попасть в те места, где Садко пел свои чудные песни, где его заслушивалась Волхва. Может быть, и я увижу царевну. Хотя бы во сне. В.
Получил Катя письмо, которое хотелось бы считать не полученным. Ясно, что оно написано под впечатлением минуты и правильней было бы обойти его молчанием. Но я все же несколько слов скажу. Ну, зачем такие ужасные слова про Володю: "совсем от рук отбился", "законченный эгоист", "характер отвратительный" и т. д.? Ты видимо забыла, что ему всего 7 лет и что еще очень и очень далеко до того момента, когда можно будет сказать "законченный эгоист". "Весной брошу всё и всех". Ну, а потом что? Конечно, каждое явление можно рассматривать с разных точек зрения. И твое настроение. И всё же, как ни много смягчающих обстоятельств, а оправдать тебя нельзя. Ты иногда сгущаешь краски и сверх меры драматизируешь. Вовсе тебе "не страшно было б жить в любом месте — от полюса до экватора", вовсе ступень, на которой вы находитесь, не предпоследняя к бродяжничеству. И бедные марийцы — как неприглядны они в твоем представлении… Верь, Катя, что бывает во много раз хуже и всё же людей не покидает желание жить, мир не кажется адом. Что тяжко тебе — слов нет. Но неужели нельзя стиснуть зубы и ещё 1/2 года держать себя в руках? Мне казалось, что я знаю тебя очень хорошо, а теперь я вижу, что я ошибался.
Ты, конечно, можешь обрушиться на меня. Я виноват во многом, ну пусть даже во всех ваших бедствиях. На мне каиново клеймо. Ну, потерпи до весны. А если будет невмоготу, не жди и весны. Запомни, что если ты даже и выдержишь до весны, если я даже и вернусь домой живым, то мучиться придется ещё долго. О чем буду я писать каждый день? Восторгаться голубым небом, осенними красками. Знаешь — осина, тронутая осенью и освещенная лучами солнца кажется кровавой. А когда листья её дрожат от ветра, то кажется, что в лесу полыхает пламя. Или писать о том, в какой ад превращается осенний лес, когда налетают мессершмиты, ухают мины, стреляю зенитки — тяжко рвутся бомбы. Или писать свои наблюдения над людьми, об экземплярах окружающих меня. Словом я не знаю, о чем писать тебе, чтобы хоть немного было легче тебе. Мне жаль, Катя, Володьку. Помнишь, как ты когда-то любила его — ну хотя бы тогда, когда он болел скарлатиной. И как я любил тогда вас. Тебя, правда всегда больше, чем его и Илюшку. Ну, крепко целую всех вас. Не обижай своих иждивенцев. Все-таки это самые близкие тебе люди. Лучше меня, мне не привыкать. Целую. В.
Ты Катя за последнее время слишком мрачно настроена, и будущее кажется тебе всё безнадежней, безрадостнее. Почему? Безусловно, что настроение не может быть всегда одинаковым — оно всегда меняется. Но все твои последние письма наполнены пессимизмом густоты изрядной. Меня это пугает, так с таким настроением трудно будет пережить зиму. Вот эту грядущую страшную зиму. Последнюю. Трудно будет ещё впереди, очень трудно, но всё же сейчас как никогда мы приближаемся к началу конца. И не теряй ни минуты веры в нашу победу, каким бы серьезным положение на фронтах ни казалось. Эта зима во сто крат будет страшней для этой чумы. Из меня очень плохой агитатор, такой же плохой, как и писака, и отец семейства и пр. Но мне хочется,
Я сейчас на некотором расстоянии от своего отделения, от ППС и твое письмо пришло с небольшим опозданием. Всё дальше и дальше грохот разрывов, треск пулеметов и автоматов. Оборона немцев прорвана и наши части в глубине её. Утром после артподготовки пошли в наступление. Всю ночь в небе висели ракеты, тьму ночи прошивали иглы прожекторов, на нашем переднем крае горели костры. И всю ночь наша авиация бомбила фрицев. Возможно, иной день мне не удастся написать тебе — не будет времени. Но, во всяком случае, я не буду молчать так, чтобы доставлять вам беспокойство. Ночью мылся в бане. Спать пришлось мало и сейчас хочется спать. Было холодно, а утром совершенно некстати пошел дождь. Крепко целую всех. В.
Дорогие мои! Наши метеорологи на сегодня предсказали переменную облачность без осадков. Видимо поэтому с утра идет дождь. А может быть небеса — свидетель всех событий, в том числе и вчерашних — проливают слезы. Я готов присоединиться к ним. Есть тому причины…Ночь прошла спокойно и только изредка тишину разбивали пулеметные очереди, и громыхало по лесу эхо артиллерийских выстрелов. Сейчас всё небо унылого серого цвета, дождь усилился. Какая мерзость. Грязь, вода. Холодно, сыро. Сапоги мои текут и я доволен, что хоть никуда не нужно вылезать из блиндажа. Писанье мое идет со скрипом и длительными остановками. Понабилось полно людей — мешают писать. Ежеминутно трещит телефон и сегодняшний дежурный, обладатель на редкость звучного баса профундо орет ужасно. Ему бы командовать на поле боя — мертвые и те бы вскочили и пошли в атаку. Что сегодня делаете вы? Будь вы в Москве, то в августе, вероятно, удалось бы повидаться. Многих отпускали домой в отпуск по "семейным обстоятельствам". Но скорей бы всего я не попал бы в число счастливцев. Мне предоставлено право мечтать сколько угодно, да и времени для этого специально не нужно. Ну, вот я и мокрый с ног до головы. Лес превратился в ад, весь окутан дымом. Это артиллерийская подготовка. Через 10 минут начинается атака. Недаром немцы больше всего боятся наших минометов. Ужасная, адская машина — честь и слава её изобретателю. Перестал бы дождь, дороги и так очень плохи. Да и авиация в полной мере не может быть использована. Ну, крепко целую всех вас. Пишите. В.
19.9. Небо сегодня опять рыдает — есть причины. Через 30 минут начинается артподготовка. Потом атака. Подошли танки. Целую вас всех. В
Дорогие мои! Сейчас верхушки берез позолочены солнцем. Еще минут 15–20, и солнце уйдет, а я так и не успел согреться и просохнуть, как следует.
Мне теперь понятно, почему раньше люди обожествляли солнце, огонь. Четыре дня непрерывно шел дождь. Нет — стыдно, грех жаловаться, потому что я счастливец по сравнению с теми, что сейчас лежат у железнодорожной насыпи. Если бы существовала загробная жизнь, рай, то они — какими бы не были грешниками — должны были б быть в раю. Солнце село, пальцы озябли (вчера шел снег). Сыро в воздухе, на земле и весь лес покрыт синевой. Оглушительно бьет артиллерия — кажется у самого уха — с воем проносятся над деревьями снаряды. Кашляют и плюются минометы. В небе опять кружат поджарые «мессеры». Во вчерашних газетах есть заметки о нашей части. Мне бы хотелось переслать их вам со своими комментариями. От вас несколько дней нет писем. Хочется знать как вы там живете. Попасть бы к вам неожиданно домой. Замерз я. Сильно пахнет порохом. Лес синий. Оглушило сейчас — как-то особенно сильно стрельнуло. Как будто кто сыплет из мешка горох — это автоматы трещат. Крепко целую. Попробую согреться. Брр. Ведь впереди ночь. Пишите. В.
Дорогие мои! Я стараюсь выполнять свое обещание писать по-возможности чаще. Что касается содержания, то не задумываюсь, что бог на душу положил, что позволяет время, обстановка — то и пишу. А вот от вас писем давно нет, и я не знаю, чем объяснить это молчание. Не обижаетесь ли вы на меня почему-либо? Как идут заготовки, каковы перспективы? Сегодня к нашей радости второй день без дождя. Утром всё было посеребрено инеем, лужи замерзли. Ночью был большой мороз, и все же это была первая ночь, когда я не дрожал. Поставили печку, я достал плащ-палатку. Блаженство. Даже что-то снилось. Скоро опять лягу спать, но уж без печки, её взяли от нас. Тепло сейчас на улице, небо заволокло тучами. Но это не мешает нашим ночным ТБ. Дрожит землянка, сыпется с потолка земля, лампа прыгает по столу. Взрывная волна доходит даже до нас. Только, только фриц перестал бить по лесу, где стоят наши орудия. Это как раз за нашим блиндажом и случись недолет, то вряд ли что осталось бы от нас — снаряды крупного калибра. Завтра обещают дать новую землянку и возможно приедут остальные из отделения. Здесь нас только двое — я и помощник начальника. Ближе к производству. Целую. В.
Дорогие мои! Вчера получил ваше письмецо. Хотелось бы большего, подробней о вашей жизни. Но спасибо и за это. Мне тоже сейчас придется ограничиться короткой писулькой. Только что кончился адский концерт, от которого полуоглох. Мы примерно в 2х километрах от немецких укреплений, сзади, полукольцом наши артиллерийские и минометные части, некоторые батареи в 200–300 шагах. Все колотят. Кажется, земля и небо рушатся. Особенно ужасны скорострельные минометы. Когда они стреляют похоже на то, что какая-то адская сила в гигантском решете просеивает каменные глыбы. В воздух летит огненный дождь и уже там, у колбасников грохот разрывов. Только успел вылететь из землянки. Пилотка слетела и, кажется, волосы стали дыбом, мороз по коже. Листья посыпались с берез — срезая верхушки деревьев, пронеслись наши штурмовики и истребители. Опять ад. Шум моторов заглушает даже выстрелы пушек и пулеметов. Идут и везут раненых. Я не могу смотреть на них равнодушно — это и герои и мученики. Летят колбасники. Будет сейчас воздушный бой. И неужели сегодня? Ну, крепко целую вас всех. Пишите. Живой, здоровый. В.