Письма внуку. Книга первая: Сокровенное

Гребенников Виктор Степанович

А потом грянула Война, самая ужасная из войн планеты, и мой родной Крым вскоре оказался под чужеземным фашистским сапогом. Севастополь, как ты знаешь, держался до последнего, даже превращенный в руины. Судоремонтный завод — его рабочие и оборудование — эвакуировался, конечно, морем. Но далеко не уплыл. Обо всем этом мне очень трудно писать тебе обычными словами — все же беден наш человечий (а может, только мой?) язык для передачи пережитых мною тогда, когда я об этом узнал (и переживаемых мною сейчас) чувств, поэтому прости меня за неказистость повествования, "заносы" и сбои.

…Ты знаешь, любимый мой мальчик, по Родине как я тоскую: по милому Крыму, по скалам, по Дому родному, где вырос, по синему Черному морю… Тебе оставляю картину — пейзаж, что назвал я "Волною": написанный прямо с натуры кусочек Восточного Крыма (а здесь — с той картины рисунок). Вон там, вдалеке, за горами мерцают судакские скалы — Алчак, Крепостная и Сокол; вдали чуть синеет громада: с далекой античной эпохи тот мыс Меганомом зовется.

А здесь, возле нас, набегают на берег лазурные волны; сквозь них, изумрудно-прозрачных, увенчанных белою пеной,

сквозь теплую воду морскую, виднеются камни цветные, и донный песок, и медузы… Играют на солнышке блики на пене, что вьется по гребням и тихо на берег ложится… И в струйках тех волн прихотливых, и в пенных красивых разводах мерцают сквозь водную толщу — когда хорошо приглядишься — мельчайшие алые точки. Я ввел их не для колорита (они ведь едва там заметны и в целом на цвет не влияют) — те красные редкие искры написаны тоже с натуры и кое-что обозначают:

Никто не подумает вовсе, как только опустится в воды Лазурного теплого моря в Одессе, Алуште иль Сочи, Что тело его омывают частицы разорванных в клочья Ребят-севастопольцев сотен. Они не пропали бесследно, хоть память о них зачеркнули: Материя не исчезает, тем более в замкнутом море — С единственным узким проливом. Приходят-уходят сезоны, меняются зимы на весны, Но души, и микрочастицы людей, что погибли в пучине, То тихо дрейфуют по зыби, то в шумных прибоях трепещут, То в штормах осенних грохочут, И брызги далеко разносят частицы их тел по округе С туманом приморским соленым, И все их вдыхают на пляжах, вкушают с вином и плодами, Увозят с собой в самолетах, в вагонах, в машинах шикарных, И носят в себе до кончины.

* * *

Здесь ад в те часы был кромешный; Судов караван беззащитный — Последний в ту страшную пору Тогда покидал Севастополь. Гремело и небо, и море, Волна за волной самолеты В пике заходили крутые — Рвались оглушительно бомбы С гигантскими вспышками света — Ярчайшего желтого света, Увидеть который лишь можно В последнее жизни мгновенье… А бомбы все сыпались сверху, Круша и буксиры, и баржи, И шлюпки, залитые кровью — Их щепки летели до неба, Смешавшись с огнем и водою. Кровавые водовороты Кружили останки людские; Стучал пулемет самолетный Плывущих в воде добивая, И черное гарево дыма Над Черным клубилося морем. Далеко и дантову аду — Гюстава Доре воплощенью В гравюрах его гениальных До этой бомбежки ужасной.

* * *

А так ли давно это было? Взгляни на мою ты картину, А лучше б на месте, в натуре, На пляже любом Черноморья — Надеюсь, ты там побываешь. Глядеть нужно долго, с вниманьем, Чтоб виделась каждая точка В глубинах морских изумрудных — И быть одному в те минуты. И, если глаза твои чисты, Увидишь: мелькнет там тревожно Как будто бы алая искра; За нею — другая, и третья… То старший мой брат Анатолий (Хотя пролетело полвека) Сигналы нам всем посылает, Не просто сигналы — укоры: За что же погиб он, бедняга, Талантливый, трудолюбивый, Красивый, и юный, и чистый, Не ведавший ласк материнских, Еще до любви не доживший — Ведь было ему восемнадцать… Частицы его в этих водах — Мельчайшие красные точки — Порою сбегаясь, как жилки, Мерцая, клубясь, разбегаясь, Колышатся вместе с волнами Родимого Черного моря, И нет им навеки покоя: Земле ведь не предано тело. Должны б они жечь и тревожить Купальщиков знатных дебелых: Министров, наместников пришлых, Надменных чинуш, президентов, Решивших, что Крым — их подворье, Шикарная личная дача, Разменная гривна-монета. Увы, не тревожит их это: Уж слишком они толстокожи, Беспамятливы, бессердечны. И кровь твоя, брат, омывает Холеные толстые рожи Везде — в Судаке, Симеизе, В Массандре, Алуште и Ялте, В Мисхоре, Керчи, Дагомысе, В Одессе, Очакове, Сочи.

* * *

Но вспомните, добрые люди, Кто Крым отстоял и освоил, При ком

он расцвел мирным садом? При ком стал доступным, любимым, Не только владыкам державным, Но всем — инженерам, рабочим, Шахтерам, крестьянам, их детям, И пляжи звенели от счастья, И горы торжественно звали В свои поднебесья уставших Плескаться на пляжах цветастых. А сколько больных безнадежно Мой Крым исцелил ребятишек! Для них он теперь недоступен… За что же обижены дети Народов шестой части суши?!

* * *

Тут вспомнить пора, кто открыл нам Эдем этот сказочно-дивный: Начать от царя Митридата? Со скифов эпохи Скилура? Иль эллинов, иль генуэзцев? Династий суровых Гиреев? …Великая Екатерина, Потемкин, Кутузов, Нахимов, Рубо, Богаевский, Волошин, Толстой, Айвазовский и Пушкин, И Чехов, и Грин, и Самокиш, Толбухин, Еременко… Список Одних лишь фамилий высоких Покрыл не одну бы страницу…

* * *

Еще в этом списке достойных Моих земляков-патриотов Стоял… адмирал Касатонов. Пришлось зачеркнуть адмирала — Главу Черноморского флота, Предавшего флот супостатам И наш Севастополь российский. Не вы ль, офицер благородный, Потомок семьи флотоводцев, Твердили о патриотизме, Крымчан заверяя: не дрогну! На вас патриоты равнялись, За вас россияне молились, Под вашим портретом в газете Подписано четко и гордо "Человек чести адмирал Игорь Касатонов". Потом был приказ от Начальства — И вы, адмирал, удалились Тихонько, поджавши хвостишко… А кто ж вам мешал, Касатонов, Поступок свершить благородный: Коль так уж безвыходно стало — Нажав на курок, застрелиться? Ведь именно так поступают Сейчас благородные люди, Как маршал-герой Ахромеев, Оставшийся верным присяге.

* * *

Сограждане милой Отчизны (Ты, внук, извини, что опять я Оставлю тебя ненадолго)! Вы ж видите: вас обращают В Иванов, не помнящих родства, Забывших, кто вы и откуда, — И коль иссыхает та память, И вы превратитесь в манкуртов, — Подумайте срочно о детях: Что им уготовит Властитель, Внушая: зови оккупантом Любого крымчанина, если По нации он "не подходит". А после, как то уже было, Сажать нас, стрелять или вешать: Ведь опыт у них пребогатый ЦК, КГБ и ГУЛАГа (Сюда же ведь надо прибавить СС, и СД, и Гестапо). Неужто все это вернется? При вашем покорном согласьи?

* * *

Какая великая глупость — Разумных существ недостойна! — Делить человечество наше По расам, по нациям, верам, Тем более в крохотном ромбе Размером с Московскую область, Омытом морями и кровью, Что Крымом зовется извечно? Какая великая подлость Славян разделять по акценту: Украинцев, русских, казаков! Мы — дети древнейшего рода, От самой от Киевской Руси, От вещего князя Олега (Тут, к слову, не грех и напомнить, Что был он по роду варягом) — Почти что двенадцать столетий Слили племена в Государство; Бывали, конечно, и ссоры, Но вскоре они забывались, И множилось пестрое племя, И жили так в дружбе и мире До самого "посткоммунизма": Женился москаль на татарке, Венчались хохол и армянка, Татарин, женившись на русской, Плодил ребятишек счастливых С глазами различного цвета От черного до голубого. Цыгане, армяне и греки, Чьи предки в Крыму проживали, Писали для краткости: "русский"… Лишь злая десница тиранов В момент изгоняла народы С отечеств — в тайгу иль пустыню, И мир никогда не забудет, Что сделали варвары эти (Похоже, что снова приходит В мой Крым это страшное время!).