Письма. Часть 2
Шрифт:
Очень хочу Вас повидать и жду весточки. Целую Вас.
МЦ.
15-го июля 1929 г.
Meudon (S. et O.)
2, Av<enue> Jeanne d'Arc
Дорогая Саломея! Мне приходится опять просить Вас об иждивении («точно это было вчера»…) Деньги с вечера у меня есть, но конверт с некоторых пор заклеен (au bon moment!) [623] ибо надежда на поездку в горы еще не оставлена. (Место дешевое, но дома пусты, без ничего, — вот и колеблюсь.)
623
До хорошего момента! (фр.)
Дошло ли
Очень хотелось бы повидаться, но сомневаюсь, что Вы в городе.
Целую Вас.
МЦ.
Саломея! Если Вы в городе, не могли бы Вы — если найдете это нужным — встретить меня с Вырубовым? [624] Я сейчас собираю материал для одной большой вещи [625] — мне нужно все знать о Государыне А<лександре> Ф<едоровне> — м. б. он может указать мне иностранные источники, к<отор>ых я не знаю, м. б. живо что-нибудь из устных рассказов Вырубовой. [626] М. б. я ошибаюсь и он совсем далек? Но тогда — общественные настроения тех дней (коронация, Ходынка, японская война) — он ведь уже был взрослым? (я росла за границей и японскую войну помню из немецкой школы: не то.) — Подумайте, — А если его в городе нет, м. б. дадите мне его адр<ес>?
624
Вырубов В. В. Андроникова-Гальперн была хорошо с ним знакома.
625
«Поэма о Царской Семье».
626
Вырубова А. А.
Простите за хлопоты.
________
Кто еще может знать? (О молодой Государыне).
20-го авг<уста> 1929 г.
Meudon (S. et O.)
1, Av<enue> Jeanne d’Arc
Дорогая Саломея! Я никуда не уехала; но удалось Алю отправить в Бретань на несколько недель, в чудное место с настоящим морем и жителями. (Это мне почему-то напомнило поэтессу Марью Шкапскую, которая приехав в Берлин, все стонала — «Нужно ходить как мать-природа» и не выходила от Вертхейма. [627] Эту же М. Шкапскую один мой знакомый, не зная ни кто ни что, принял за акушерку.) С<ергей> Я<ковлевич> ездил в Бельгию по евраз<ийским> делам и в очаровании от страны. Был на Ватерлоо. Сейчас он болен (очередная печень), болен и Мур — что-то в легком, лежит в компрессах и горчичниках, простудился неизвестно как. Докторша нашла у него послескарлатинный шумок в сердце, кроме того советует вырезать аденоиды. Я вся в этих заботах, с Алиного отъезда (2 недели) просто не раскрыла тетради, которую уже заплел паук. До Муркиной болезни непрерывно с ним гуляла, а в лесу да еще с ним — какое писанье!
627
Вертхеймер Макс — немецкий психолог.
Прочла весь имеющийся материал о Царице, заполучила и одну неизданную, очень интересную запись — офицера, лежавшего у нес в лазарете. [628] Прочла — довольно скучную — книгу Белецкого о Распутине с очень любопытным приложением записи о нем Илиодора, еще в 1912 г. («Гриша», — м. б. знаете? Распутин, так сказать, mise a nu [629] ).
Прочла и «Im Westen nichts neues», [630] любопытная параллель с «Бравым солдатом Швейком» — (Хашека) — к<оторо>го, конечно, знаете? В обеих книгах явный пересол, вредящий доверию и — впечатлению Не удивляйтесь, что я это говорю: люблю пересол в чувствах, никогда — в фактах. (Каждое чувство — само по себе — пересол, однозначащее.) Не всякий офицер негодяй и не всякий священник безбожник, — это — Хашеку. Не всех убивают, да еще по два раза, — это — Ремарку. (Rehmark? Тогда — немец. А — Remark? — читала по-французски.)
628
Рукопись И.
629
Здесь: в обнаженном виде (фр.).
630
«На Западном фронте без перемен» (нем.).
Да, чтобы не забыть: деньги за Федорова в из<дательст>ве с благодарностью получены.
(А старая Кускова [631] взбесилась и пишет, что у евразийцев принято убивать предков. Прочтите ответ в ближайшей (субботней) «Эмигрантике», принадлежит перу С<ергея> Я<ковлевича>)
<…> С<ергей> Я<ковлевич> пролежал три дня, вчера потащился в Кламар и еле дошел — так ослаб от боли и диеты. Великомученик Евразийства. Сувчинский где-то на море (или в горах), В<ера> А<лександровна> служит, никого не видаю, п. ч. все разъехались, кроме того — Али нет, и привязана к дому — или Медону, что то же. Лето у нас прошло, все улицы в желтых струйках, люблю осень.
631
Кускова Е. Д.
До свидания! Горы люблю больше всего: всей нелюбовью к морю (лежачему) и целиком понимаю Ваше восхищение (NB! — от земли!)
Целую Вас. Привет А<лександру> Я<ковлевичу>. Пишите.
МЦ.
5/18-го сент<ября> 1929 г.
Медон.
Дорогая Саломея! Где Вы и чту Вы? Писала Вам в Швейцарию, но безответно. Пишу Вам в торжественный для меня день — Алиного шестнадцатилетия. Ее шестнадцать лет + не-совсем-восемнадцать тогдашних моих — считайте!
Аля только что вернулась из Бретани, а я никуда не уезжала.
Целую Вас и жду весточки.
МЦ.
19-го сент<ября> 1929 г.
Meudon (S. et O.)
2, Av<enue> Jeanne d'Arc
Дорогая Саломея! Наши письма скрестились. Очень рада повидаться, позовите меня с С<ергеем> Я<ковлевичем> — есть грустные новости [632] — лучше вечерком. Аля вернулась из Бретани, и теперь мне свободнее. Спасибо за посылку иждивения.
632
Вероятно, Цветаева имеет в виду возобновление у мужа старого легочного процесса.
Целую Вас и жду.
МЦ.
Брюссель, 21-го Октября 1929 г.
Дорогая Саломея! Я собака, — до сих пор Вас не поблагодарила. Брюсселем очарована: не автомобили, а ползуны, ждут пока решусь и не решаются — пока не решусь. Была на Ватерлоо, — ныне поле репы. Вечер прошел средне, даже в убыток, но много милых знакомых, и о поездке не жалею. Колония здесь совсем другая, глубоко-провинциальная, с человеческим примитивом, чту так люблю. Скоро увидимся. Целую Вас.
МЦ.
Meudon (S. et O.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
7-го ноября 1929 г.
Дорогая Саломея!
Приехала, благополучно прогорев на брюссельском вечере, т. е. оплатив из него, кроме расходов по залу и пр., один конец дороги. Могло быть хуже.
Очень хочу Вас повидать, есть слухи, что Вы в Лондоне, но я верю только Вашему почерку. До свидания! Отзовитесь. Целую Вас.
МЦ.
Медон, 11-го дек<абря> 1929 г.
Дорогая Саломея! Простите, что так долго не подавала голосу и даже не поблагодарила Вас за последнее иждивение, — Вы м. б. слышали уже от Д<митрия> П<етровича> о болезни С<ергея> Я<ковлевича>? Хотелось что-то выяснить, началось хождение по врачам, — всякий свое (диагноз и рецепты), но все одно: немедленно уезжать. Место найдено: пансион в Савойе, 1600 метр<ов> высоты — не доезжая до Chamonix. Кажется на днях едет.