Письма

Булгаков Михаил Афанасьевич

— Да, да! Иосиф Виссарионович, мне очень нужно с Вами поговорить.

— Да, нужно найти время и встретиться, обязательно. А теперь желаю Вам всего хорошего». (ОР ГБЛ, ф. 562, к. 29, ед. хр. 12). Позднее, в интервью, данном в 1967 г. радиостанции «Родина», Е. С. Булгакова несколько иначе изложила ход разговора Сталин — Булгаков: «... Сталин сказал: «Мы получили с товарищами Ваше письмо, и вы будете иметь по нему благоприятный результат. — Потом, помолчав, секунду, добавил: — Что, может быть, Вас правда отпустить за границу, мы Вам очень надоели?»

Это был неожиданный вопрос. Но Михаил Афанасьевич быстро ответил: «Я очень много думал над этим, и я понял, что русский писатель вне родины существовать не может».

Сталин сказал: «Я тоже так думаю. Ну, что же тогда, поступите в театр? — «Да, я хотел бы». — «В какой же?» — «В Художественный. Но меня не принимают там». Сталин сказал: «Вы подайте еще раз заявление. Я думаю, что Вас примут». Через полчаса, наверное, раздался звонок из Художественного театра. Михаила Афанасьевича пригласили на работу».

Отметим, что в интервью, в отличие от дневниковой записи, Булгаков в разговоре не выглядит растерянным и на неожиданный вопрос собеседника отвечает быстро. Нет и предложения о встрече. Вообще, эта версия разговора, переданная Е. С. Булгаковой, оказывается гораздо ближе к рассказу Л. Е. Белозерской, не противоречит этому рассказу ни в каких существенных деталях. Что же касается вопроса о том, было ли отослано Сталину публикуемое здесь письмо от 28 марта 1930 г. или какой-то иной текст, ответить с уверенностью мы пока не можем. В нашем распоряжении имеется лишь авторизованная машинописная копия письма (или оригинал, в случае, если оно все же не было отправлено), подписанный Булгаковым первый экземпляр машинописи. Ни у одного из адресатов, указанных Е. С. Булгаковой, экземпляры булгаковского письма до сих пор не обнаружены. Это позволяет предположить, что письмо было отослано лишь в одном экземпляре — Сталину. Но что какое-то письмо правительству в марте 1930 г. было Булгаковым отправлено, не подлежит сомнению, поскольку в письме К. С. Станиславскому от 6 августа 1930 г. драматург отмечает: «И в письме моем к Правительству написано было так: «я прошусь в лучшую школу, возглавляемую мастерами К. С. Станиславским и В. И. Немировичем-Данченко». Мое письмо было принято во внимание, и мне была дана возможность подать заявление в Художественный Театр и быть зачисленным в него» (ОР ГБЛ, ф. 562, к. 29, ед. хр. 34). Было ли письмо таким, каким мы его знаем сейчас, или, как утверждает Л. Е. Белозерская, гораздо более коротким, но в нем действительно содержалась просьба помочь в устройстве на работу в Художественный театр. Е. С. Булгакова настаивала, что известное нам письмо печаталось ею. Однако против этого говорит содержащаяся в тексте письма просьба отпустить его автора за границу вместе с женой, Л. Е. Белозерской. В случае удовлетворения этой просьбы связь с Еленой Сергеевной прервалась бы навсегда. Если же письмо все же действительно писалось при участии Е. С. Булгаковой, то логично предположить, что всерьез вопрос о выезде за границу Булгаков тогда не рассматривал, а использовал подобную просьбу лишь как своеобразный ход, призванный помочь осуществлению его желания работать в Художественном театре.

О злоключениях писателя, связанных с получением заграничных паспортов, о которых говорится в письме Сталину от 10 июня 1934 г., сохранился подробный рассказ Е. С. Булгаковой: «Первая глава будущей книги путешествий (отрывок «Был месяц май...» — Б. М., Б. С.) была написана (продиктована мне) 17 мая 1934 года сразу же после прихода домой в Нащокинский переулок из АОМСа (Административного отдела Московского Совета), куда мы были вызваны для получения заграничных паспортов, — после того, как Михаил Афанасьевич написал просьбу о них на имя А. С. Енукидзе. 17 мая по телефону некий т. Борисполец сказал Михаилу Афанасьевичу, чтобы мы пришли, взяв с собой наши паспорта и фотокарточки для получения заграничных паспортов. В АОМСе он встретил нас любезно, подтвердил сказанное, дал анкеты для заполнения, сказал, что мы получим валюту.

Перед ним на столе лежали два красных паспорта. Когда мы заполняли анкеты, в комнату вошли двое: женщина и мужчина. Меня очень смешил Михаил Афанасьевич во время заполнения анкеты, по своему обыкновению. Те пришедшие присматривались внимательно, как мы сообразили потом.

Паспортов нам Борисполец не выдал; «паспортистка ушла», — сказал. Перенес на 19-е. С 19-го на 20-е и т. д. Через несколько дней, в начале июня, кажется 7-го, в МХАТе от Ивана Сергеевича, который привез всем мхатовцам гору паспортов, мы получили две маленькие бумажки — отказ.

На улице Михаилу Афанасьевичу стало плохо, я довела его до аптеки. Там его уложили, дали капли. На улице стоял Безыменский около своей машины. «Ни за что не попрошу», — подумала я. Подъехала свободная машина, и на ней я отвезла Мишу домой. Потом он долго болел, у него появился страх пространства и смерти...» (ОР ГБЛ, ф. 562, к. 5, ед. хр. 1).

Сам Булгаков в письме В. В. Вересаеву от 11 июля 1934 г. так рассказал о событиях, связанных с несостоявшейся заграничной поездкой и письмом Сталину: «...Самые трезвые люди на свете — это наши мхатчики. Они ни в какие розы и дождики не веруют. Вообразите, они уверовали в то, что Булгаков едет. Значит же, дело серьезно! Настолько уверовали, что в список мхатчиков, которые должны были получить паспорта (а в этом году как раз их едет очень много), включили и меня с Еленой Сергеевной. Дали список курьеру катись за паспортами.

Он покатился и прикатился. Физиономия мне его сразу настолько не понравилась, что не успел он еще рта раскрыть, как я уже взялся за сердце.

Словом, он привез паспорта всем, а мне беленькую бумажку — М. А. Булгакову отказано.

Об Елене Сергеевне даже и бумажки никакой не было. Очевидно, баба, Елизавета Воробей! О ней нечего и разговаривать!

Впечатление? Оно было грандиозно, клянусь русской литературой! Пожалуй, правильней всего все происшедшее сравнить с крушением курьерского поезда. Правильно пущенный, хорошо снаряженный поезд, при открытом семафоре, вышел на перегон — и под откос!

Выбрался я из-под обломков в таком виде, что неприятно было глядеть на меня. (...)

Перед отъездом (в Ленинград на гастроли МХАТ. — Б. М., Б. С.) я написал генсеку письмо, в котором изложил все происшедшее, сообщал, что за границей не останусь, а вернусь в срок, и просил пересмотреть дело... Ответа нет. Впрочем, поручиться, что мое письмо дошло по назначению, я не могу».

Письма к П. С. Попову

Опубликовано: письма от 26.Х.1931 г.; 25.I.—24.II.; 14.IV; 21.IV; 24.IV.1932 г. — Театр. 1981. № 5; остальные — Новый мир. 1987. № 2. Печатается по автографам и машинописным копиям, сохранившимся в булгаковском архиве (ОР ГБЛ, ф. 562, к. 19, ед. хр. 29) и в архиве П. С. Попова (ОР ГБЛ, ф. 1269, к. 1, ед. хр. 4).

Павел Сергеевич Попов (1892—1964) — философ, литературовед и психолог, автор работ о Платоне, Канте, Л. Н. Толстом по проблемам логики. Он был одним из самых близких друзей Булгакова со времени их знакомства в 1926 г. и до самой смерти писателя.

Упоминаемый в письмах от 19, 27 марта, 14—21 и 30 апреля 1932 г. драматург, сорвавший постановку «Мольера» в Большом Драматическом Театре в Ленинграде, — это Вс. Вишневский, в то время работавший над «Оптимистической трагедией» и видевший в Булгакове — авторе пьес, пользовавшихся стойким зрительским успехом, не только идейного противника, но и опасного конкурента. Направленная против «Мольера» статья Вишневского «Кто же вы?» была опубликована: Красная газета (вечерний выпуск). 1931. 11 ноября, а статья с критикой «Дней Турбиных» «Театр и война»: Советское искусство, 1932. 21 февр.