Письма

Пелусиот Исидор

131. Ему же.

Некоторые, удивляясь в тебе остроте ума и силе и языка, обвиняют тебя в том, что ты вздорен, неприступен, своенравен. Ибо надобно снисходить к низшим и не человекоугодничать перед высшими. Посему, если это действительно так, не срами превосходного образования грубостью сердца, но присоединяй к хорошим дарованиям и доброе сердце, и к силе слова — кротость нравов, чтобы тем и другим соделаться славным.

132. Ему же.

Премудр в слове, по моему определению, тот, кто может мысль свою изложить ясно, а не тот, кто затемняет ясность велемудрыми и высокими речениями. Один выносит

на свет сокровенное, а другой и явное для всех скрывает во тьме. Посему один, как желающий пользы слушателей, достоин многих похвал, а другой, как домогающийся собственной своей славы, не стоит награды.

133. Павлу.

Нимало не удивительно, что распаляемые завистью и от благодеяний не делаются лучше. Еще больше развращаются они при милостях, потому что сознают себя имевшими нужду в благосклонности.

134. Епископу Серапиону.

Начало доказательств чего–либо неизвестного бывает двоякое, а именно всякое доказательство и всякая вера начинаются или с ощущения, или с ясного представления. Посему и мне, чтобы усыпить твое раздражение, воскипающее, как писал ты, из среды сердца, необходимо употребить в дело или что–нибудь одно из этого, или то и другое вместе. Но умственные суждения не для всех равно удобны и легки, потому что намеревающемуся постигнуть что–либо неясное надлежит быть разумным и с юного возраста упражняться в науках, изощряющих рассудок. Поэтому лучше начинать с опыта и с того, что было со Владыкою Христом, поскольку что за этим могут следовать и неученые, и люди весьма разумные.

Итак, почему негодуешь на то, что почитаемый епископом Евсевий, как писал ты, буйствует против всей Церкви и поступает нагло не только со всеми, но и с тобою, многократно оказывавшим ему благодеяния? Будь великодушен, друг. А я, не доказывая сего умствованиями и умозаключениями, представлю доказательство, заимствованное от Владычных страданий. Ибо, хотя и то, что сделали с Господом беззаконные Иудеи, было более всего несносно и превышало всякое снисхождение, однако же положим, что это было еще сносно.

Что же скажешь о нечестивце Иуде, причтенном к божественному оному лику и царственному сословию, принявшем власть над демонами, болезнями и смертью и из бесславного и безвестного соделавшемся столь именитым и известным? Не предал ли он Того, Кто был для него Подателем стольких благ? Этот неукротимый зверь (позволительно так называть тех, кого и благодеяния не изменяют к лучшему), пресытившись незлобием Спасителя, и Ему оказал презрение.

Вот те успокоительные речи, которыми пытаюсь утишить и укротить огонь гнева, потому что уступает он тем, кто к ним прибегает.

135. Монаху Ориону.

Если кто назовет тебя самым верным правилом дружбы, то не погрешит против истины, потому что ты прост в словах, еще проще сердцем, и препрост в жизни.

136. Епископу Лампетию.

Почему закон предписал прокаженным и другим страждущим непроизвольными болезнями не входить в священные ограды?

Законодатель, наказывая за невоздержность родителей (поскольку многие имеют общение с женами во время их очищения, думая, что жена сотворена для удовольствия, а не для чадородия), изгнал, о премудрый, из священных оград рождаемых от нечистых общений, чтобы, если не добровольно, то невольно родители уцеломудрились и принуждали себя жить честно, так как наказание переходит на рожденных

ими. Ибо что может быть для родителей прискорбнее, чем стать очевидцами того, что дети, которых желают они увидеть более благоискусными и славными, нежели себя самих, не участвуют ни в народных, ни в священных собраниях?

Посему–то Законодатель наложил на них сие необходимое и неизбежное наказание, чтобы из страха наказания они умеряли свою невоздержность, ибо тело, образующееся из нечистой крови, удобно подвергается таковым болезням. Но многие еще здесь — одни явно, другие тайно — несут и иное наказание, непременно же понесут там: ибо Тот, кто за невоздержность родителей подверг бесчестью рожденных ими, не оставит ненаказанными и самих согрешивших.

137. Ему же.

Если близким к Евсевию необходимо подвергнуться одному из двух: или быть у него в ненависти, или участвовать с ним в невоздержании, так как целомудренных он гонит, а умеющих вести себя неприлично любит, — то советую тебе избегать пребывания с ним, чтобы не потерпеть заразительной болезни.

138. Ему же.

Не одобряю, образец настоящей скромности, того, кто, пока ведет частную жизнь, кажется весьма смиренным, а как скоро стал начальником, воображает, что он выше естества человеческого, ибо почитаю это признаком души в подлинном смысле неблагородной, немужественной и грубой. Напротив того, если ты человек частный, то будь возвышен; а если стал начальником, будь обходительным и скромным; и избегай недугов, угрожающих в том и другом состоянии: в одном — унижения, в другом — презорства.

139. Палладию.

Когда воздержишься от порока, тогда в праве будешь думать и о добродетели. Ибо, если снимешь с себя порок, то можно будет подумать и о том, за какой вид добродетели взяться тебе. А прежде нежели правильно положено начало и основание, излишним почитаю рассуждать об окончании в кровле.

140. Феодору Августалию.

Если кто будет и царем, станет утопать в богатстве, жить в полном веселии, обладая неодолимым могуществом, и все начнут хвалить и ублажать его, как украшенного всеми мнимыми благами, то и тогда справедливо будет подумать ему, что было незадолго до того и что будет вскоре, и не превозноситься до наглости.

Но невозможно, чтобы стеклось все это вместе: при богатстве не всегда непременно бывает и веселие, спокойствию иногда вредят войны; а если когда сойдутся и радость, и богатство, то нет для них безопасности, потому что кто–нибудь из властвующих поступает самоуправно, и весьма часто или внутри зарождаются злоумышления, или вне возгораются волны. Посему, по какой причин при одном из мнимых благ доходим до презорства и со всеми ведем себя гордо?

141. Пресвитеру Павлу.

Слова: како воспоем песнь Господню на земли чуждей (Пс.136:4), кажется мне, допускают двоякое толкование. Прежде всего то, что непозволительно было вне Иерусалима совершать и Пасху, и другие праздники, почему некоторых обвиняли даже в том, что они вне Иерусалима читают закон. А во–вторых, — что дерзновение Иудеев было подавлено пленом, и они говорили: «как можем рассказывать о чудесах, совершенных в Египте, в пустыне, в Палестине то над Ефиоплянами, то над царем ассирийским, когда истреблено сто восемьдесять пять тысяч без войны и битвы? Кто поверит нам теперь, когда мы взяты и живем в плену?»