Шрифт:
— Будем говорить откровенно, — сказал доктор, — болезнь ваша неизлечима и осталось вам не так уж долго. Я могу назначить вам химиотерапию, от которой вас будет тошнить и выпадут все волосы, но это лишь продлит ненадолго ваши мучения. Мой вам совет — не нужна вам никакая химиотерапия. Будь я вашим врачом в России, я бы вам этого не сказал.
— И что, действительно ничего нельзя сделать? — Марков не узнал своего голоса.
— Неужели вы думаете, что если бы существовало какое-нибудь лекарство, то я бы вам его не выписал?
— Так что же мне делать?
— Я
Маркова подташнивало. От намеченного похода в Русский Магазин за селедкой и салом нечего было и думать. На улице сновали взад-вперед девушки в облегающих брюках и юбках, сквозь которые отчетливо проступала линия трусов. Ноготки их ножек в босоножках были выкрашены лаком разного цвета — у одной — желтые, у другой — зеленые…
— Они тут будут бегать взад-вперед, живые, а я… Ну почему я? И за что? Что я такого сделал? Не воровал, детей вырастил. Даже не курил.
Он изо всех сил попытался представить себе:
— Как все это будет без меня. Девчонки так же будут сидеть в автобусах, закинув ногу за ногу, в Русском Магазине так же будут продавать все 50 сортов колбасы и селедку «матиас», только его самого не будет.
Эта простая мысль в голове не укладывалась. И тогда Марков решил написать письмо:
«Уважаемый Бог!
Я всю жизнь вкалывал по полторы смены, чтобы поднять детей, А дети сейчас в Израиле вкалывают по две смены, чтоб за квартиру заплатить. Сын говорит, что у них на заводе только русские и работают, израильтяне по 12 часов в день работать не приучены. Про меня дети уже не вспоминают. Материально им помочь я не могу, а советы мои им не нужны.
Что я видел в жизни? Придешь домой вечером после работы — ноги гудят, перед телевизором посидишь, покушаешь и спать. И вот здесь, теперь, вроде, кажется — живи в свое удовольствие, когда нет хамсина. А в Русском Магазине — и вареники, и колбаса всякая, только денег нету. Я первое время оглядывался — а ну подойдет кто-нибудь и скажет: «Ваш пропуск, гражданин?!»
Что мне в жизни осталось? Жена меня давно бросила, дети не звонят. В прошлый раз лекторша очень интересно говорила про разнообразное питание, но где взять на это деньги, так она этого не сказала. Я уже не говорю про икру, но больше ста грамм колбасы я себе позволить не могу, ну там еще грибы маринованные, капуста квашеная. Я пробовал сам делать, выходит гораздо дешевле, но как в Русском Магазине не получается. Женщины на меня уже внимания никакого не обращают. Так вот теперь еще это. Ну кому будет легче, если… А?»
Марков вложил в конверт копию удостоверения личности, написал на конверте «Господу Богу». Потом подумал и дописал на иврите: «Адонай элокейну адонай эхад». Марков ходил в пенсионерскую ешиву — там платили сто шекелей в месяц и приносили на занятия печенье и колу. Приклеил марку и опустил письмо в почтовый ящик местной почты «только для корреспонденции в Иерусалим».
Звонок телефона
— Вы писали на имя Господа? — строго спросил женский голос, — не кладите трубку.
— Алло! — голос в трубке отдавал колоколом. Так, наверно, читал первосвященник в Храме. В трубке звучало какое-то эхо, повторявшее каждую фразу:
— Мы с товарищами прочли ваше письмо. Нам непонятно, чего же вы, собственно, просите.
— Как чего? Жить?
— Зачем?
— Как это зачем?
— Ну, понимаете, люди к нам обращаются с конкретными просьбами — одному нужно три месяца, чтобы роман дописать, другому — полгода на завершение открытия, третий просит неделю, чтобы слетать в Баку — дать по морде лучшему другу, что стучал на него в КГБ. А вам для чего?
— Да, Господи, выйдешь утром, пока не жарко, птички это самое, у девчонок бретельки от лифчика выглядывают из-под футболок, в лавке сметана 30-процентная без очереди…
— Значит, просто так? Этого многие хотят. (В трубке задумчиво промолчали). Ну, хорошо. Знаете что, в порядке исключения. Мы тут с товарищами посовещались и решили отменить ваш диагноз.
— Спасибо, товарищ Бог! А мне… Я что должен делать? Если вы рассчитываете на добровольные пожертвования, так у меня вместе с социальной надбавкой… — сами знаете.
— Знаем, знаем, как же.
— Может, в ешиву круглосуточную записаться?
— Эти ортодоксы у меня уже в печенках сидят.
— Господи, вы что, не дай Бог, реформист?
— Да ортодокс я, только пусть эти, в черных лапсердаках не выставляют себя Моими единственными интерпретаторами. Давайте не будем касаться этой непростой темы.
— Так что же мне делать, Господи?
— А ничего. Просто живите.
— Господи, если уже все равно жить, так может сразу жить хорошо, а? Вы можете как-то договориться в нац. страховании насчет увеличения пособия? А то в магазин зайдешь, так слюна течет, а купить ничего не можешь.
— Э, нет, куда мне с ними тягаться? Ну ладно, меня другие клиенты ждут. Если что, пишите. Только не заказным.
В трубке послышались гудки.
Сразу же после разговора у Маркова созрел План. Он положил в кулек ложку, поехал в Русский Магазин, купил за 28 шекелей баночку красной икры и сожрал ее, не отходя от кассы. Так он отметил свое второе рождение.
— Это поразительно — врач был в шоке, — неоперабельная опухоль в последней стадии исчезла! Скажите, что вы принимали?
— Да ничего, разве пива иногда выпьешь. Но конечно, не каждый день. С моей пенсией…
— Это просто поразительно! Я напишу статью в американский медицинский журнал.
А теперь мы оставим Маркова и перенесемся в другую семью где разговаривают муж и жена:
— Ох и доиграешься ты, Сашка, с этими письмами. С таким трудом тебя на почту пропихнули. Кто тебе дал право открывать чужие письма, звонить незнакомым людям, представляться то Снегурочкой, то президентом Израиля?