Письмо из Солигалича в Оксфорд
Шрифт:
Жена сообщила, что накануне моего приезда кто-то звонил и по-английски спрашивал меня. Языка она почти не знала, слышно было плохо, и она не поняла, в чем дело.
Мне стало не по себе. Может, это был тот самый спасительный знак, которого втайне ждал все эти месяцы? Но от кого?.. Надо же так - опоздать всего на день! Жена меня успокаивала: она почему-то была уверена, что позвонят еще.
С дороги я почти сутки проспал на старом продранном диване, показавшемся мне после Солигалича невероятно уютным. А проснувшись, вспомнил об Ане Вербиной и набрал наудачу ее номер.
Я пыталась
– Здесь много событий. Вас так долго не было!
– Да, я пробовал начать другую жизнь.
– Не получилось? Да что я, можно и не спрашивать. Помните, у Хомякова где-то сказано: Малейший угол мира, независимый от духа, достаточен для необходимости. А у нас такую махину как складывали сотни лет из одних необходимостей, так все складывают и складывают... Конечно, рухнет.
Скоро?
– А вы этого хотите?
– Хочу. Опять хочу.
– Не знаю. Я недавно вернулась из командировки в провинцию... Что мы делаем с людьми, чего от них добиваемся, чему пытаемся научить? Если ребенка не кормить, но раз в неделю давать ему, скажем, по конфете, он протянет какое-то время - может быть, даже долго - на одном ожидании, на одном моральном подъеме. Это плохо, нездорово, опасно для жизни, о чем мы без конца и твердили в последние годы. Но единственным результатом этих наших интеллигентских консилиумов, всей нашей говорильни стало то, что спасительную конфету отняли, а взамен ничего...
Голос у нее был усталый и тихий. Эти слова оказались последними слышанными мной ее словами.
Я боялся звонить сестре и спрашивать про маму. Последняя весточка от нее пришла в Солигалич с месяц назад. Письмо было невразумительным, полным сентиментальных воспоминаний о нашем детстве и странных намеков, смысла которых я разгадать не сумел. Теперь я ничем, совсем уже ничем не мог им помочь. Денег не было; пускаться больному в новую дальнюю дорогу, чтобы объедать там мать с сестрой, было бы безумием.
Жена с утра уходила на работу. Я пробовал заняться привычным делом, клал перед собой книги, лист бумаги - и через полчаса бумага оказывалась против моей воли испещренной с двух сторон рисунками и чертежами: светелка на чердаке, пристройка с теплым туалетом, беседка в саду... Все то, чего я еще не успел сделать в жизни.
В один из дней раздался звонок, которого я ни на минуту не переставал ждать. Это были вы. И вы были рядом, в Москве.
Вы похудели, - услышал я от вас, когда мы наконец встретились.
– Вам явно не хватает витаминов. Почему? Сейчас лето, у вас в продаже, кажется, имеютс фрукты и овощи?
Свидание было назначено вами у английского посольства. Закончив тут свои дела, вы очень спешили на окраину Москвы к своим знакомым. Пришлось ловить такси. Когда машина подъехала, мы успели сказать друг другу всего несколько фраз, поэтому не раздумывая уселся рядом с вами.
Отчего здесь такая ужасная очередь?
– спросили вы шофера на плохом русском.
Очереди, собственно, не было; у дверей английского консульства просто толпились две или три сотни людей, запрудив пол-улицы. Похоже было, что они стоят под палящим солнцем много часов. Время от времени в толпе вспыхивали скандалы: люди пытались выяснить, кто за кем стоит,
Уехать хотят!
– бесшабашно ответил шофер.
Как? Насовсем?
– ужаснулись вы.
Ну почему насовсем... Тут все, и командированные, и которые в гости. Недавно мои знакомые ездили по приглашению, так они трое суток жили здесь прямо у подъезда в своей машине. И ели, и спали тут, и оправлялись, прошу прощения... Ребеночек у них. А у кого нет машины, тем беда - не выстоишь! Отлучаться - ни-ни, быстро из списков вычеркнут.
– Кто все это устроил, вы знаете?
Англичане, кто же еще... Нашим властям теперь до лампочки: пожалуйста, езжай куда хочешь, если ты, конечно, не засекреченный. Были бы деньги. Боитесь, наверное, что скоро мы все переедем к вам жить, а?..
– Куда-то едем... Как во сне!
– пробормотал я.
– Мог ли я вообразить, что когда-нибудь буду ехать с вами по Москве?
– Вы покупали в Англии много чаю. Но я видела в ваших магазинах хороший чай, нет?
Не такой хороший. И он стоит раза в три дороже, чем в Англии...
– Это и есть рынок. Нужно больше торговцев, тогда цены станут падать.
– ...а зарплаты здесь раз в двадцать меньше ваших. Ну как вам Москва? Что вы про все это думаете?
– У вас стало больше машин.
– Слишком много!
– вставил словоохотливый водитель, нервничая в очередной пробке.
– Скажите, почему нельзя убрать грязь? Почему каждый из вас не возьмет в руки метлу и не приберет свою улицу, свой подъезд? Чего вы ждете? Я ни разу не смогла воспользоваться в Москве общественным туалетом. Это ужасно!
– Простите, - сказал я.
– Наверное, я начал не с тех вопросов. Просто растерялся, я ведь безумно рад вас видеть.
– Россия едва ли дождется новой помощи от Запада. Вместо того чтобы запасаться на зиму мукой и картофелем, вы услаждаете себя иностранными напитками и шоколадом. Нам говорят, что у вас голод; я никакого голода не вижу. Вы просто не умеете жить по средствам.
– Вы упрекаете меня?..
– Нет, конечно. Простите. Я говорю обо всех.
Обо всех?
– не выдержал я.
– Посмотрите в окно. Смотрите, смотрите на них! Вам кажется, они заелись?
И кто, по-вашему, в этом виноват? Да почему вы думаете, что после всего этого вам должно быть хорошо?
После чего этого?
– невольно вскрикнул я.
– Вы рассуждаете, как профессор Смолянский, увезенный отсюда ребенком еще в гражданскую войну. Эмигрантам кажется, что вся Россия должна теперь думать только об искуплении вековой вины перед ними, ни о чем более. А мы здесь уже устали от их страданий, точно так же как Запад устал от наших. Что нам до чьих-то старых обид, при нынешних-то наших делах! И какое отношение к этому имею я, все они? Ведь я никого не убивал и не грабил. Ни я, ни мой отец, ни дедушка. Нас всю жизнь только давили: вначале царские опричники, затем большевистские, теперь какие-то другие. За что же вы так безвинных-то?