Письмо из Солигалича в Оксфорд

Яковлев Сергей

– Как - остался? Зачем? Почему?
– растерянно переспросила ее жена.

– Да уж нашел бы как. И работу себе со временем подыскал бы. Он у нас толковый. Один такой толковый в семье. Господи, за что же и тебе-то вместе с нами пропадать?!

Она опьянела от маленькой рюмки.

После полуночи я все-таки уговорил сестру поспать. Мама лежала неспокойно, в бреду вспоминала и звала отца, потом попросила пригласить на свои похороны умершую два года назад тетку из Солигалича. Жену она приняла ночью за врача и жаловалась ей ставшим вдруг тонким голосом, что родные сын и дочь плохо за ней смотрят. В квартире становилось все холоднее -

рабочие котельной, должно быть, праздновали Новый год. Оконные стекла покрылись изнутри ледяной коркой с узорами. С потолка с шелестом сыпалась известка: этажом выше плясали подгулявшие соседи. Мама наконец задремала; мы укутали ее одеялом, а сверху я набросил еще яркий клетчатый плед.

В первый день нового года мы возвращались в Москву за лекарством.

Не задерживайся там, - напутствовала сестра.
– Бери за любые деньги, не упрямься. Если бы ты знал, как мне тут одной страшно! Когда температура ползет кверху, как было в первую ночь: тридцать девять, сорок, сорок один... И не знаешь, чем помочь.

Обычно скованная в проявлении чувств, она громко разрыдалась при расставании.

Ночью в поезде мы с женой сидели на нижней полке, прижавшись друг к другу и закутавшись в вагонное одеяло. Окно в купе было разбито, верхнее спальное место заметало снегом.

Я ведь совсем не жил в Англии, - тихо говорил я жене, сам поражаясь внезапному своему открытию.
– Жизнь там была сплошным ожиданием. Ожиданием посадки в самолет, встречи с тобой в аэропорту, новогоднего ужина, приезда к маме и сестре с подарками. Только это придавало смысл всему тому, чем я занимался в Оксфорде: работе в библиотеках, лечению, присутствию на приемах и обедах, о которых я так хотел тебе рассказать... Только ради этого сберегалась валюта. Если бы ты знала, как я исходил желчью от каждого промаха с деньгами! Как не шли мне в глотку те чай с булочкой, за которые с меня в буфете Национальной галереи спросили, к полной моей неожиданности, целых три с половиной фунта! После этого чая я уже не мог глядеть ни на какие шедевры. Там ведь тоже пользуются неопытностью и беспомощностью приезжих. В кафе через дорогу я потом увидел такой же чай за тридцать пенсов. У них все как у нас. Даже характеры похожи на наши. Англичане раздражительны и сварливы. Обожают свои очереди и никому не дают их нарушать. Ссорятся с коллегами, злословят. Мне доставляло странное удовольствие все это наблюдать, словно именно там наконец впервые увидел себя обыкновенным человеком. Больше всего мне нравилось, что они молчаливы и замкнуты. В Англии я чувствовал себя лучше, чем дома, мне там жилось легко. Но когда я воображал, что остаюсь насовсем, всякий смысл из моей жизни испарялся. Не оставалось даже самых простых радостей - встреч, подарков, праздников. А кому там нужны мои русские мысли и слова? За кого я буду переживать, во что верить?..

Потом это твое известие о смерти собаки...

Уже тогда во мне что-то оборвалось. На миг даже расхотелось возвращаться. Но вспомнил о тебе, о маме с сестрой, о старом теткином доме в Солигаличе, где мы провели последнее лето... Подумал: все можно начать заново. Каждый, в конце концов, достигает всего, чего он очень хочет, верно? Каждый оказывается там, где хотел оказаться, и живет так, как он хотел жить. Другое дело, что люди забывчивы и редко узнают по прошествии времени свои былые желания...

Сейчас, после Оксфорда, я чувствую себя гораздо увереннее, чем прежде. Не загнанным волком, в какого превращался в молодые годы.

И не задавленным нуждой и обидами неудачником, каких теперь так много. В Англии я понял, что я такой же, как все, не хуже и не лучше. А ведь успех в жизни зависит именно от того, каким ты чувствуешь себя среди людей. Мы с тобой еще научимся уважать и ценить себя. К нам еще вернется уверенность юных лет, когда нас, казалось, переполняли всевозможные таланты и будущее рисовалось таким блистательным...

В этом рассуждении был какой-то непоправимый логический изъян.

Я ведь не придумал, куда мне деться от России.

Куда мне деться от судьбы.

Куда мне деться от себя.

Год назад мы сидели с вами, моя дорогая, в вашей уютной квартирке и слушали рождественские хоралы. Эти мелодии в исполнении чистых детских голосов звучали перед праздником повсюду - на улицах, в магазинах, на студенческих вечеринках - и уже успели запомниться мне и полюбиться. Я потратил целых пять фунтов на кассету с записями этих хоралов, чтобы взять их с собой в Россию, - эту-то кассету мы с вами и слушали. Пили чай с вкуснейшим печеньем, вдыхали тонкий аромат cухих цветочных лепестков, повсюду расставленных вами в плетеных корзиночках, и я, помню, сказал:

Пройдет всего несколько дней, и, вспомнив вас, эту комнату, то, как мы сидели здесь с вами и слушали чудные мелодии, я заплачу. Нельзя дарить людям такие сны, это слишком жестоко.

Мне хотелось придать своим печальным словам шутливый оттенок, но они вас все равно смутили.

– Это напоминает цитату, которую печатают на туристских рекламных проспектах Оксфорда, - отпарировали вы.
– It is а despair to see such a place and ever to leave it.
– Горе тому, кто, увидев однажды такое место, когда-нибудь покинет его.

Вы не любите сантименты.

Могу вас заверить, что я и вообразить тогда не мог, какие слезы ждут меня дома.

Еще подходя к калитке, мы с женой почувствовали, что на даче что-то не так. Новый пес слишком уж упорно не узнавал нас, агрессивно тявка из-за забора, а когда мы вошли во двор, забрался в сугроб и стоял там в полном недоумении. На снегу перед самым крыльцом красовалась застывшая лужа разлитых помоев. А входная дверь оказалась заперта изнутри на задвижку.

– Хозяин?
– предположил я.

Я постучал в окно. В комнате зажегся свет, метнулась быстра тень, мало напоминавшая тяжеловатые очертания немолодого владельца дачи, качнулась занавеска. Кто-то пытался разглядеть нас в предрассветных сумерках.

Мы устали после бессонной ночи в промерзшем вагоне, хотелось напиться чаю и завалиться спать. После обеда я намеревался отправиться электричкой в Москву на поиски лекарства для мамы, чтобы уже сегодня, в крайнем случае завтра утром выехать в Вятку. Кто бы ни шутил с нами там, за стенами нашего дома, он поступал очень опрометчиво. Жена забарабанила в стекло, я ударил каблуком в дверь.

Скрипнула наконец задвижка, осторожно высунулось остренькое личико.

– Ах, это вы, - недовольно пробормотала совершенно незнакомая нам маленькая женщина, словно накануне мы засиделись у нее в гостях и теперь некстати вернулись.

Все было как во сне. Женщина вернулась в прихожую. Мы последовали за ней. Там она сбросила с плеч меховую шубку и осталась в одной ночной рубашке и шерстяных носках. В доме стоял густой ночной запах парного тела и постели. Так же молча женщина проследовала на кухню, и мы увидели, как она ставит наш чайник на нашу плиту.