Письмо президенту
Шрифт:
Мне Ходорковский - не брат и не сват, я не знаю, как он приобрел свое состояние, но в любом случае он приобрел его столь стремительно, что представления о социальной справедливости многих, из числа социально обделенных, были оскорблены. Меня вообще не волнуют чужие деньги, потому что всегда - за исключением нескольких лет в начале 1990-х - достаточно того, что есть, хотя, я, конечно, не возражал бы иметь больше. Но и того, что есть, довольно, дабы смотреть на тех, кто имеет деньги и живет только ради этого символического различия, сверху вниз. Однако я человек - социально вменяемый, то есть завишу от общества, в котором живу, и желаю для него устойчивости по самым разнообразным причинам, от чисто эгоистических и охранительных до опять же символических, ибо это общество оценивает меня, индуцирует смысл в мою деятельность точно так же, впрочем, как и в жизнь других. И я должен считаться с тем, что в обществе нет согласия по поводу возникших в начале перестройки огромных состояний, как и с фактом слишком большого имущественного неравенства. Чубайс очень грубо и неопрятно провел
Однако это не означает, будто все, что демонстративно сделали с Ходей, допустимо, не преступно и не ошибочно. Не знаю, почему никто тебе не сказал, что в случае с унижением человека запатентованный тобой способ ухода от ответственности с использованием морали профессионального разведчика - не пойман, не вор - не работает. Не работает даже тогда, когда адресован наиболее обиженным социальным слоям. Ибо здесь опять же включается механизм русской мести, согласно которой обидчика хочется уничтожить до седьмого колена, и если первый порыв воплощается, то кровищи действительно не оберешься. Но только пыл охлаждается кровавым опытом, как психологическое равновесие требует ощутить вину и пожалеть обидчика. Конечно, Ходя сам поступил неверно, ему бы тут же громогласно объявить, что арестован он лишь потому, что решил поддерживать оппозицию против твоего авторитаризма, что задумал заставить деньги работать на политику; и это на самом деле его право, более того, социальная обязанность. И таким поведением он мог попытаться отчасти уравновесить то недоверие и озлобление, что окружает в общественном мнении любое крупное состояние типа его. Он, однако, решил выждать, желая, прежде всего, спасти свою компанию, более того очень надеялся договориться с тобой и выторговать как можно больше, все выбирал и выбирал момент и вспомнил о возможности стать в готовую для него позицию оппозиционного политика, когда о его латентной оппозиционности, уже почти забыли.
Иначе говоря, Ходорковский, вместо того чтобы перевоплотиться в колокольный звон Бухенвальда, апеллировал только к сопереживанию Запада и чувству самосохранения российского бизнес-сообщества. И, конечно, ошибся. Ведь богатые в России - это, признаюсь, еще та песня. Своей жадностью и недальновидностью они уже вызвали одну революцию в России, кстати, совершенно оправданную. Нельзя людей доводить до взрыва, эксплуатируя их детскую доверчивость к власти, воплощающей родительское начало. Пока есть еще вера, что тебя наказывают заслуженно, терпеть можно; когда же эта вера истощается, наступает взрыв, совершенно, повторю, не бессмысленный, но, безусловно, беспощадный. А так как число бедных в сегодняшней России продолжает быть огромным, не вполне ясно, каким образом можно будет избежать чего-то подобного в будущем.
Однако чувство социальной ответственности не присуще русскому бизнесу по той же причине, по которой не имеющие бизнеса его ненавидят - из-за инфантильности. Неприличная радость, что, наконец-то, удалось воплотить свои детские мечты - купить себе машинку, домик, лодочку, самолетик, футбольную команду, поиметь собственное государство в пределе отдельно взятого региона и разыгрывать там большого доброго папу - это все детство, неистощимое на страсть к игрушкам.
Запад же в этой ситуации занимает вполне взрослую, но столь же, однако, глупую позицию. Пусть, в конце концов, сами разберутся в своем детском саду, думают дяди в Париже, Лондоне и Берлине - пусть поделят игрушки, немного подерутся, помирятся, а потом как-нибудь созреют до социальной ответственности. Главное, что не лезут со своими ракетами и имперскими амбициями в наш огородик. И куда лучше сохранять добрые отношения с их говорящим по-немецки и умеющим держать весь этот бардак в порядке Штирлицем, чем читать ему морали, которые кроме обид ничего более не принесут. Не то, чтобы это - маленький Мюнхенский сговор, но очень похоже. По недальновидности и возможным последствиям. Даже в семейных отношениях лучше сразу - мягко и деликатно - объясняться по поводу любого конфликта, чем ожидать, когда он превратится в мешающий любому движению нарыв, а затем прорвется, забрызгивая все вокруг гноем и кровью. А уж тем более, когда на глазах у всего мира полублатная демократия превращается в псевдореспектабельный авторитаризм, пораженный куриной слепотой к последствиям своих действий.
Вот твои советники по устройству в стране управляемой из одной точки демократии, полагают, что добились результата, о коем, казалось бы, трудно было мечтать еще пару лет назад. Все карманное, все игрушечное, все умещается в табакерке. Парламент, полностью управляемый, потому что большинство в нем принадлежит полностью управляемой партии, так как в ней только те, кто полностью зависит от Кремля. Затем правительство, где уже не важно, кем были в прошлой жизни твои министры - правыми или государственниками, ибо служба обкатала их, как море некогда остроугольные камни. Затем регионы, где уже давно все управляется, а теперь и назначается тобой. Затем суды - вечный позор нашей с тобой родины, Вова, ибо за исключением короткого периода между отменой крепостного права и Первой мировой войной, они не были даже отчасти независимы и свободны, а лишь упорно скрывали свою работу на благо наглой власти.
Вот ты, под предлогом борьбы с терроризмом, отнял у людей право выбирать себе мэров и губернаторов. Доволен? Полагаешь, что поступил правильно? Я здесь
Пойми, Володя, это чревато. Я уже не говорю, что в соответствии с принципом невозможности подозрений не только для Цезаря, но даже для его жены, то, что ты в очередной раз использовал теракт в Беслане для усиления собственной власти, увеличивает подозрения относительно чистоты рук этой самой власти. Хотя все равно обрезанная демократия, демократия на словах, без хорошо смазанных механизмов превращения народного недовольства в акты волеизъявления - чревата неизбежным взрывом. И намного более страшным, чем Чечня, где ты, на самом деле точно так же загоняешь проблемы вглубь, устраивая псевдовыборы, решая за людей и подсовывая им свои решения в виде единственно возможных. Кто тебе советует все это? Кого ты надеешься обмануть? Тех, кто боится потерять какие-то привилегии и поддакивает тебе во всем? Но ни в Чечне, ни в России нет возможности купить всех, денег просто не хватит, а водичка, как говорится, дырочку найдет. И я тебе скажу, не знаю, как и когда, я не пророк, не предсказатель, не Кассандра, но точно когда-нибудь гигантское наводнение гнева затопит все и всех, все и всех смоет, и тогда поздно будет менять что-то и каяться…
Помнишь, в начале я говорил тебе, что социальный инфантилизм представляет для российского общества вневременную катастрофу, препятствующую любой реформе, ибо генерирует одну потребность - чтобы взрослых детей больше любили и меньше требовали? Инфантилизм только кажется удобным материалом для манипуляций и бюрократических игр, потому что очень долго может проявляться лишь в наиболее простых формах протеста, когда социально ущемленные мочатся в лифтах, вываливают мусорное ведро на снег в двух шагах от парадной, режут ножами и бритвами сидения в трамваях и автобусах. Однако на следующем этапе теми же инструментами режут уже якобы виноватых в собственных бедах инородцев; верят всей душой в теорию геополитических заговоров; не ходят на выборы или выбирают многочисленные объекты для протестного же (то есть очень детского) голосования, приводящего к круговороту бессмысленности в нашем королевстве; хотя те же самые люди будут потом корить себя и других за всю эту ботву, в том числе грязь, бессмысленное хулиганство подростков, социальную беззащитность слабых и убогих.
И последнее - о хулиганстве. Оно ведь совсем не бессмысленное, в том числе и потому, что бессмысленное хулиганство это тавтология; хулиганство и не может быть осмысленным, в смысле прагматичным. Хулиганство - это символическое преступление, то есть поступок, который нельзя обменять на материальный выигрыш. Ибо если можно, то это преступление обыкновенное, когда убивают, грабят или бьют для того, чтобы чем-то завладеть, кого-то устранить и так далее. А если бьют, портят, режут не для того, чтобы чем-то завладеть, а дабы просто побить, испортить или порезать, то это и есть хулиганство. Однако сказать, что в хулиганстве нет никого смысла тоже нельзя, потому что любой поступок человек совершает с целью доказать что-то важное себе, своим друзьям или даже своим невидимым и только подразумеваемым оппонентам.
В любом социальном пространстве люди совершают чисто символические жесты, которые не могут быть обменены на материальный или в той или иной степени реальный выигрыш. Но, когда такое поведение (как это происходит в России) определяет большую часть обиходного, коммуникативного поведения, это свидетельство глубокого социального и культурного кризиса.
И мне странно, что ты не понимаешь своей ответственности за это. Что не ощущаешь ответственности за любого подростка со слепыми от ненависти глазами, убивающего студента-въетнамца и торговца-таджика, потому что взрыв ксенофобии вызвала война, поднявшая твой рейтинг до небес, а социальное неравенство только возросло. Не понимаешь своей вины за любой теракт и любое неудачное действие российских спецслужб, так как именно ты используешь чеченскую войну как ширму и выгораживаешь спецслужбы даже тогда, когда от их действий наших с тобой сограждан гибнет в несколько раз больше, чем террористов. Ты отвечаешь за каждую взятку, которую дают и которую берут на территории России, потому что вместо самоуправления создаешь жесткую иерархическую систему лукавого и бесчестного чиновничества, подчиняющегося именно тебе. Ты несешь ответственность за неправедные и несправедливые суды, в которых почти всегда интересы человека приносятся в жертву интересам создаваемой тобой политической системы, выдаваемой за интересы государства.