Письмо следователю
Шрифт:
— Что ты там делаешь?
Таким тоном я не говорил еще ни разу в жизни. Я никогда не был человеком властным и резким. Вечно боялся задеть, обидеть. И сейчас сам удивился своей грубости.
Она ответила, продолжая улыбаться, но уже с тенью Тревоги во взгляде:
— Отдыхаю и жду тебя.
— Разве ты знала, что я приду?
— Конечно знала.
Думаю, разозлило меня то, что я опять увидел Мартину точно такой же, какой встретил в американском баре в Нанте, особенно ее журнальная
— Ты выходила на улицу?
— Но мне же надо было поесть. У меня еще хозяйство не налажено.
С Армандой, которую не любил, я был само терпение, с Мартиной стремился быть жестоким.
А ведь чего проще — подойди, обними, прижми к себе.
Я мечтал об этом весь день. Сто раз заранее переживал нашу встречу, и вот все получилось по-другому. Я стоял, даже не сняв пальто, и вода с ботинок стекала на ковер.
— Где ты обедала?
— В ресторанчике «Зеленый дуб». Один человек посоветовал.
— Конечно, не госпожа Дебер.
«Зеленый дуб» мне знаком. Он не для приезжих: его не вдруг найдешь в глубине двора, напоминающего двор фермы. Это почти семейный пансион, и бывают там чиновники-холостяки, завсегдатаи, люди, периодически наезжающие в Ла-Рош по торговым делам.
— Ручаюсь, ты пила аперитив.
Мартина больше не улыбалась. Она сидела на краю кровати, глядя на меня с беспокойным и обиженным видом девочки, не понимающей, за что ее бранят.
Она, в общем, еще не знала меня. Не представляла себе, какой у меня характер, какой будет наша любовь.
И все-таки, господин следователь, она принимала нашу любовь, какой бы та ни оказалась. Вы понимаете, что это значит? Я понял лишь много позднее.
Я весь напрягся: навязчивая идея овладела мной, как человеком, который выпил сверх меры.
— Ты была в «Рокер-баре».
Я этого не знал. Но так боялся, что почти не сомневался в своей правоте.
— По-моему, где-то вроде этого. Не могла же я целый день сидеть взаперти! Захотелось подышать воздухом. Я погуляла по городу.
— И тебя потянуло на выпивку?
Черт возьми, да разве все, что я о ней знал, не было связано с барами?
— Опять по своему вонючему болоту заскучала?
Больше всего на свете я ненавидел это ее болото!
Ненавидел высокие табуреты, на которых так удобно закидывать ногу на ногу; портсигар, извлеченный из сумочки; жирные следы красной помады на сигарете, без которой для Мартины нет жизни, как, впрочем, и без коктейля, за приготовлением которого она обожает следить; наконец, взгляд, которым она окидывает мужчин, ожидая от них восхищения, — она изголодалась по нему…
Не сознавая, что делаю, я схватил ее за руки. Рывком поставил на ноги:
— Признайся,
Я до боли сжал ей запястья. Я больше не понимал, люблю или ненавижу ее.
— Признайся! Я знаю, что угадал. Тебе опять охота путаться с ним!
Мартина могла бы все отрицать. Этого я от нее и ждал. Думаю, этим бы и удовлетворился. Но она понурилась и пробормотала:
— Не знаю. Может быть.
— Тебе охота путаться с ним, да?
Я стискивал ей руки, видел, что ей больно, страшно, что она то и дело невольно поглядывает на дверь.
Мне кажется, именно с этого дня, с этой минуты я почувствовал, что способен ударить ее. А ведь я был растроган, даже испытывал к ней жалость: она вся побелела, на лице проступили страх и усталость. Сигарета упала на ковер, и Мартина, опасаясь пожара, пыталась притушить ее ногой. Я заметил это и взбесился еще сильней: как она смеет в такой момент думать о ерунде!
— Тебе нужен мужчина?
Она грустно покачала головой.
— Сознавайся!
— Нет.
— Тогда выпивка?
— Пожалуй.
— Тебе нужно, чтобы к тебе липли. Тебе всегда это нужно. Ты готова остановить на улице полицейского и наболтать ему, что в голову взбредет, только бы он приволокнулся за тобой.
— Пусти! Больно.
— Шлюха!
Выругавшись, я тряхнул ее сильнее, чем прежде, потом толкнул, и Мартина покатилась по полу. Но не закричала, не попыталась встать, а только вытянула руку, закрываясь от ударов, которых ждала.
— Вставай!
Она медленно повиновалась, не спуская с меня глаз, в которых читалось нечто вроде ужаса, но не было ненависти и злобы.
Мало-помалу я осознал все это и остолбенел. Я веду себя с ней, как животное, и она терпит! Я оскорбляю ее, и она не отвечает мне оскорблением!
Она лишь пробормотала что-то вроде:
— Не надо. Больно.
Я застыл на месте и тоном, еще похожим на прежний, позвал:
— Иди сюда.
Секунду она колебалась. Потом шагнула вперед, по-прежнему защищая голову рукой. Она не сомневалась, что я ударю ее, господин следователь, и все-таки шла. Шла!
А ведь мы встретились всего три дня назад.
Я не собирался бить Мартину, напротив! Но я хотел, чтобы она сама подошла ко мне. Когда она оказалась рядом, я отвел ее руку, прижал бедняжку к себе так, что чуть не задушил, и у меня брызнули слезы.
Прильнув лицом к ее теплому уху, я шепнул:
— Прости.
Мы стояли обнявшись, в двух шагах от постели.
— Ты с ним виделась?
— С кем?
Все это шепотом.
— Сама знаешь.
— Нет. Его там не было.
— А если б был?