Письмо живым людям
Шрифт:
— Ты-то почем знаешь, коли не видел их в глаза?
— Конечно, — буркнул второй, угрюмо помотав головой, — кроме них, на планеты и не пускают никого…
— Пора, — сказал первый. — Сколько надо, выждали. Датчик мы обманули, но до регистрограмм не добраться. В ближайшие дни будет инспекция, а на лентах все видно… что парень остался во всеоружии. Так что давай прощаться. Все будет выглядеть как случайная авария реактора, никто не докопается. И вскоре эта планета… забыл, как ее… станет контрсилой, равной Зарриану. И тогда…
— Да что ж ты,
— Дело покажет, — отрезал первый, — из чьих.
— Дело. Дело делу рознь. Он и не узнает никогда, как нас звали и что были, мол, такие…
— Разве это важно? — спросил первый, а потом усмехнулся, протягивая правую руку к биоконтакту, а левой обнимая напарника за плечи. — Может быть, узнает. Когда-нибудь.
Они ничего не успели почувствовать. Маленький спутник распался мгновенно и тихо; несколько секунд облако, которым он стал, светилось слабым голубоватым светом, потом погасло.
…Когда первая радость схлынула, Алька, все еще улыбаясь до ушей, старательно разобрал деструктор и упаковал его в свою сумку. Все вдруг так чудесно переменилось… Значит, так, думал Алька, нашептать решение Аркадьеву — раз, выявить того, кого пришлют мне на смену, — два. Причем так надо сделать, чтобы помочь и тому парню все понять. Аккуратненько, безо всяких прямых контактов поначалу, чтобы парень сам дошел… Гений — хорошо, а два — лучше. Вот здорово, даже внешность менять не придется! Можно вернуться к бабке, можно любить Юлю!.. Вот это работа!!
Чуть поднапрягшись, он воскресил пространственное ощущение спальни в квартире Аркадьева. Телепортация была мгновенной и неощутимой. Физик спокойно посапывал; положив голову ему на плечо, совсем беззвучно спала его жена. От их беззащитности у Альки, неподвижно висящего под потолком над ними, перехватило горло. Он улыбнулся и начал.
Через несколько часов, Алька знал это твердо, Аркадьев проснется от смутных и ярких видений, а потом, пугая домашних, замрет на несколько секунд, еще не веря себе, а потом, пугая домашних, закричит: «Так вот же в чем загвоздка!»
Тихо, тихо, для Земли и для Зарриана…
Видишь, сказал себе Алька. Ничегошеньки ты не знал, что на самом деле творится — но чувствовал, что поступаешь правильно, и именно так оно и оказалось. Главное — слушаться совести. Тогда все будет хорошо.
Еще один престранный случай. Ничего почти не помню.
Скорее всего проставленная в конце рассказа дата — это время создания окончательного варианта текста. Хотя не может быть, чтобы перед тем, как отдать рассказ в первый опубликованный сборник семинара (он известен как «Синяя дорога» и был опубликован в 1984-м), я не вносил каких-то улучшений. Но скорее всего они носили лишь чисто стилистический
Отчетливо помню, как одна моя знакомая, которой я читал куски из этого рассказа, по поводу первого вздорного телефонного разговора Альки с Юлей заметила: «А это совсем про нас». Наиболее интенсивно мы с этой подругой общались в 1976–1977 гг. Так что, может, и 77-й…
Черновик не сохранился. Видимо, я пироман.
Великая сушь
И все звезды станут точно старые колодцы со скрипучим воротом. И каждая даст мне напиться…
Медленно наступал вечер — прозрачный и тихий ветер Солы, наполненный медовым светом заката. На поверхности мутного фиолетового моря, широко разметнувшегося в трехстах метрах под нами, разгорались слепящие блики. Прищурившись, я смотрел на огромный диск Мю, висящий над чуть выпуклым, кипящим горизонтом, и не думал ни о чем. Наступил отдых — странный, ненужный и пустой. Завтра улетаем. Завтра. Я стоял у стены диспетчерской и просто смотрел.
Дверь почти беззвучно раскрылась у меня за спиной. Я выждал секунду и спросил:
— Ну?
Тяжелые, старческие шаги прошаркали к столу, и после паузы смертельно усталый голос сказал:
— Пришлите еще кофе в диспетчерскую…
Я обернулся.
Он уже громоздился в кресле — огромный, ссутулившийся, с обвисшими коричневыми щеками. Дрожащая рука его в ожидании висела над столом.
— Ты будешь? — спросил он, не глядя на меня.
— Пока нет.
По столу чиркнула тусклая искра, и большая, вкусно дымящаяся чашка возникла там, где ее ожидали. Но его рука не шевельнулась.
Да, подумал я. Он надеялся, что я ошибся. Тогда все было бы просто. Три недели, с первого дня своего пребывания на Соле, когда я рассказал ему о сути происходящего, он наделся, что я ошибся. И по мере проверки, с ростом доказательств моей правоты, он загонял эту надежду все глубже, старался подавить, не обращать на ее внимания, но так и не смог победить…
На столе лежала небрежно брошенная плоская металлическая кассета. Конец металлизированной ленты размотался и, пробежав по столу, свешивался вниз — чуть заметно, массивно раскачиваясь и ритмично взблескивая в вечернем свете.
— Ну? — спросил я снова.
Он словно бы очнулся. Неверной рукой потрогал чашку, потом взял ее ладонями, поднес ко рту. Шумно подул. Пригубил.
— Все так, — сказал он потом.
Я ничего не почувствовал. Надежды уже не было. Когда он начинал проверку, мне было неспокойно, хотелось, чтобы он нашел ошибку — но он не нашел. Я следил за его работой — она повторяла мою. И теперь у меня не осталось живого в душе.
— Время вероятной биолизации… с учетом фактора мутагенной подкормки… порядка возраста Вселенной, — медленно сказал он.