Питирим
Шрифт:
– Ты чего тут?
– спросил он, сурово нахмурившись.
– Беда!
– воскликнул дьяк.
– Беда!
Питирим уставился на него удивленными глазами.
– Говори!
Вытянулся дьяк Иван перед епископом и, не переводя духа, выпалил:
– Сию ночь противу четырнадцатого июня известный вашему преосвященству колодник, Пономарев сын Софрон, сломал у тюремного окна решетку, бежал, а после него в тюрьме найдены ножные железа, в коих тот колодник сидел, да деревянный ключ, да гвоздик железный, загнут крючком,
Питирим, в ярости, схватил дьяка за руку и так рванул его, что, несмотря на свою грузность, дьяк отлетел в угол, как перышко.
– Позвать пристава!
– прохрипел епископ, как всегда в гневе прикусив верхнюю губу.
Дьяк от испуга не двигался с места... Минуту длилось молчание. Он, видимо, хотел сказать что-то в свое оправданье.
Питирим теперь дернул его со злостью за бороду:
– Чего стоишь?
Словно из-под земли, выскочил пристав Гаврилов и еле слышно произнес:
– Прощенья молю, ваше преосвященство! Слыхом не слыхивал, видом не видывал, как так мог утечь оный разбойник.
– Зови сторожа!
– крикнул Питирим дьяку Ивану, ударив кулаком по столу, и обругался редкостно.
Дьяк исчез.
– Говори скорее! Диакон Александр где?
– закричал епископ на Пристава.
– Диакон Александр не пошел за утеклецом, не захотел ослушаться твоей воли...
Питирим приказал ответ держать явившемуся с дьяком сторожу Федорову.
– В канун того числа к Духовному приказу пришед незнаемая жонка, сказал Федоров, - которая спрашивала у тюремного окна колодников, а лицо ее было закрыто, и кого именно спрашивала она, - из караула расслышано не было...
Пристав покосился в ужасе на сторожа...
– Каково имя жонки?
– опершись локтями о стол, уставился преосвященный глазами в лицо пристава.
– Не ведаю!
– отступил в растерянности тот.
– Так ли?
– прищурился епископ.
– А ты?
– обратился он к сторожу.
– Не ведаю!
– пробормотал сторож, посматривая на пристава.
– Иди!
– махнул рукою на дверь Питирим.
Пристав быстро удалился.
Питирим подозвал сторожа к себе поближе и, отвернувшись к окну, начал молча перебирать четки.
Несколько минут длилось тяжелое молчание. Федоров стоял красный, весь в огне, мучительно подавлял дыхание, глазки его слезились, бороденка тряслась, выдавая внутреннее волненье.
Питирим продолжал смотреть в окно, как бы забыв о стороже. Вдруг раздался его тихий, какой-то незнакомо ласковый голос:
– Поговорим любовно. Слыхал ли ты, православный человек, какие разговоры той жонки с приставом Гавриловым?
– Многие разговоры она имела и привела еще двух девок, которые девки, как наслыхан я, утеклеца-де сестры, Авдотья и Настасья прозываются...
– А не видал ли ты: не было ли разговоров бывого студента, Пономарева сына, с бабами?
– Не! Не видал!..
– упал в ноги
– Так-таки и не видал?
– улыбаясь, переспросил преосвященный.
– И не видал, с кем спали бабы?
– Видал, - тихо ответил сторож, стоя на коленях.
Питирим сказал дьяку: "Уйди". Дьяк Иван ушел.
– С кем?
– Убьет он меня. Разом перешибет.
– За лицемерные и подлые деяния сам же будет наказан смертью. Говори без утайки.
– Грозил мне смертоубийством.
– Пытать буду.
Сторож съежился, заревел:
– Пристав Гаврилов уходил в ночь. С какой женщиной, впотьмах я не разобрал.
– Кто эта жонка?
– продолжал наступать на него Питирим.
Сторож шепотом сказал: "Степанида".
– Убирайся!
– проскрежетал зубами епископ.
Сторож, пошатываясь, побрел вон из архиерейских покоев.
Питирим зло посмотрел на вошедшего вновь дьяка.
– Допрошу всех самолично. Беглеца повелеваю сыскать большим повальным обыском, многими людьми; искать везде накрепко, не взирая на чины. Пристава - в кандалы.
Дьяк низко поклонился.
– Бог в помощь!
– благословил его епископ, смягчившись.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В эту же ночь дьяк Иван верхом на взмыленном коне объехал всех приставов, ландратов, фискалов, военачальников города с секретным сообщением о побеге опасного колодника. К заставам нагнали ярыжек и солдат. Ловили всех, кого ни попало, и тащили за ворот в острог: кого к Дмитровской, кого к Ивановской башне. Сажали в колодки и обряжали в цепи на общих основаниях с держанием до розыска.
Ночами по квартирам, словно мыши, шмыгали ярыжки и искали беглеца под нарами и койками, на печках, в чуланах и на чердаках.
И стали ломать головы служки архиерейские и епископ сам: куда мог направить стопы свои беглец? Приходили в Духовный приказ и губернатор Ржевский, и его помощник Волынский Иван Михайлович, и бургомистр Пушников, осматривали казематы и диву давались: какую силу должен иметь такой человек, изломавший тюремные решетки. Затем, вместе с Питиримом, сидели и гадали - где скорее всего можно накрыть утеклеца. То, что дорога одна лежит для всех бегствующих колодников - заволжские леса, - всем было ясно. Выходили на берег и смотрели в сторону лесов.
По Волге посланы были струги. Стояла сушь трескучая, пожгла до корня хлеба на напольной стороне. В нос лезла гарь лесных пожаров. Дымилось густо Чернораменское полесье: горели и тлели многие чащи, горела и тлела многая сухоболотная земля; черные клубы дыма выползали из глубоких недр торфяников, заволакивая небо желтоватою мутною пеленой. Птицы бросали гнезда. Люди говорили о скором преставленье света: "Се ад чадит, се геенна огненная просовывает к Нижнему свои языки из-под грешной земли, ад хочет пожрать гниющий в новинах грешный Нов-Град".