Питирим
Шрифт:
– Умники какие богописанные выискались. Слушай их!
Крику было много в сосновом проселке, куда качнулась партия недовольных, разругавшись со скитниками.
На широкой поляне расположились. Сели кругом, тесня друг друга.
– Что нам теперь делать?
– восклицал Авраамий.
– Кому теперь верить? Денисов, и тот хитрит. Уклоняется.
– А никому не верить...
– резко оборвал его недавно появившийся среди керженских поселян человек с серьгой, рыжий, коренастый, напористый. Он больше всех шумел в скиту после прочтения письма Денисовым. С Дона человек -
– Дело, братцы, хитрое, - обводил он прищуренными глазами мужиков. У каждого в башке должен сидеть свой государь... За что обдирают крестьян, и не только помещичьих или монастырских, но и дворцовых?.. Ямские платите? Отвечайте?!
– Платим, сердяга, платим...
– откликнулись жалобные голоса.
– За "лошадиные водопои" платите?..
– Ну как же, батюшка! Платим!
– Да что там!
– взвизгнул высокий, худой, как скелет, старик, - пять пятков податей. Никуда не уйдешь.
– А скитники не хотят Питиримке писать о том. Как вы это понимаете? А как вы понимаете, что царевича Алексея Петр хотел задушить, а он убежал за рубеж и теперь жив и хочет власть отнять у отца и облегчить народу жизнь? Повернуть все по-старому?
Молчанием ответили мужики человеку с серьгой. Уставились друг на друга вопросительно: что скажешь? Хоть и леса вокруг дремучие, а только нынче птицы и той остерегайся. Время неспокойное.
– Лапоть знай лаптя, а сапог - сапога, - входя в круг решительным шагом, немного сутулясь и не глядя ни на кого, нарушил общую задумчивость высокий детина, солдат Чесалов.
– Воскресенский мужик я... Вот что. Солдат... Бежал из войска и скажу прямо - везде воет народ. А монастырские крестьяне и того хуже, а особенно кто под Макарьевой обителью в тягле обретается. Недаром в Мурашкине народ бунтовал. Недаром и ныне промеж Лыскова и Макарья началось. Богатеют отцы на чужом горбу. Об этом бы Питиримке и следовало написать. А ежели царевич Алексей жив, дай бог ему здоровья. Надо царю спесь сбить.
От никому непонятного веселья затрясся юродивый Василий Пчелка; все с любопытством оглянулись на него, приготовившись к интересному зрелищу.
– Как во Нижнем Нове-Граде был один купец, жил он с дочкою да с красавицей... Питиримушка не зевал и тут. Радуйся, невеста не невестная, скорее пропел, чем проговорил это, захлопав в ладоши, Василий Пчелка и добавил: - Царевич жив, и мы будем живы. На него надежда.
Юродивый упал наземь и стал кататься по траве, улюлюкая.
Кузнец Филька сплюнул, тряхнул кудрями и выступил вперед.
– Знаю я, о чем он...
– А коли знаешь, и поведай нам.
– У Овчинникова, у богатея-купца на посаде, была дочка красавица, а у нее жених, тамошний школяр питиримовской школы...
– Ну, ну...
– И повадился к ним в дом, к Овчинниковым, ходить епископ... девку стал глаголу господнему обучать, от раскола будто бы отвращать... Да, видать, девка заучилась так, что и от женишка своего отставать начала. А таких людей, как Софрон, на белом свете больше нет, не имеется: могуч и бесстрашен,
Слушатели заволновались:
– Да не тяни. Какое нам дело до чужой девки и до Самсона. Раскрывай суть.
– Есть и вам дело!
– крикнул Филька, замахав на них руками.
– Шалите, братцы... Есть.
– Какое такое?
– Большое.
Вступился солдат Чесалов:
– К Макарию Софрона! К бунтарям!.. Ищут они себе атамана такого... грамотея... В темноте живут... Мы уже с Филькой обсудили. Ватагу надо насобирать... Пора народу подняться, жаль - Булавина разбили, но ничего... другие обнаружатся, да и булавинских еще много.
Филька кричал:
– Добиваться надо! Вот к чему и вся моя сказка!
Мужики, отдуваясь, стали подниматься с земли.
– Да, - тяжело вздыхали они.
– Монастырские взыскатели с десятины дерут... А из города приезжают фискалы и сборщики-камериры и опять же дерут тем же сбором и с той же самой десятины. А кому пойдешь жаловаться?! Дятлу... Царю до нас дела нет.
Маленький, щупленький Филька, готовый лопнуть от натуги, крикнул неестественным басом:
– Мотайте на ус. Купцов надо уломать... Помогать должны... Такие же они раскольники, как и наша голытьба... По одним канонам молимся, пускай помогут.
– Кому?
– Беглым. Кому?! Не знаешь?! Беглые за нас. А атамана у них нет. В чем и беда.
Человек с серьгой, выслушав Фильку, хлопнул его по плечу.
– Дело говоришь. Письмами да челобитьями Питирима не возьмешь... Меч скорее рассудит. Вот и надо царевичу Алексею подмогу готовить...
Все в тревоге оглянулись в сторону говорившего. Он приветливо кивал народу головой, а в глазах - задор и решимость.
– Все дело, братцы, в силе... Кто сильнее, на той стороне и правда... Верьте мне. Я знаю. Много видел разных я людей и людишек. А что Софрон обижен Питиримом, что девка у него из рук уплывает в архиерейские лапы, хорошо. Ярости больше будет в крови.
– Вот, глядите!
– Филька с силой швырнул на землю большую медную монету.
– Отрываю от себя в пользу ватаги, как есть.
Человек с серьгой молча шлепнул сребренник наземь. Заволновались керженцы. Пришли в движение, посыпались на траву монеты. Зазвенели. Василий Пчелка пустился в пляс! Засверкали его отрепья.
"У Ваньки и у Якова душа одинакова", - раздалась в лесу припевка. Вытянув шею и тряся головой, как старый охрипший пес, он захлебывался от радости: "душа легка и сила велика..."
Солдат Чесалов деловито собрал в мошну деньги, пожертвованные для ватаги, и потряс ими весело:
– Давно бы так. Теперь дело будет.
Филька продолжал:
– И получается, братцы: письмо письмом, а война войной... Пускай скитожители унижаются, рабами себя питиримовскими величают, а мы, раскольники-миряне, монастырские крестьяне, дело начнем великое, новое, горячее.
Разговоры зашли слишком далеко, и кое-кто из семейных, незаметно для других, удалился с собрания, торопливо зашагав в испуге по проселку к деревне.