Пивотерапия
Шрифт:
– Я не воровал, – быстро ответил Василий Иванович и выпятил грудь, – я честно его нашел.
– Ну, может быть, – легко согласился мужичок, – какая разница. Все одно – отдайте. Обойдетесь и без золотой сантехники.
– А кто ты такой?! – нарастающим криком задал дядя Вася фрачному классический вопрос. – Кто ты такой?!!
– Вы же прочитали на борту моего транспортного устройства, кто я такой и откуда, довольно с вас. Нет, подумать только! Стоит хоть чуть-чуть задержаться из-за поломки в какой-нибудь чужой, недодуманной реальности, как тотчас возникают неприятности. Вот, – человечек обвиняюще ткнул тросточкой в сторону дяди Васи, –
– Угрожаешь? – флегматично поинтересовался Василий Иванович, напрочь пропуская смысл сказанного. Он понял одно – его обозвали, оскорбили Родину и сейчас ограбят.
«Спокойно, – посоветовал сам себе дядя Вася, – сейчас будет весело».
– Может, и будет, – вдруг разулыбался мужичок, – если не отдашь. Очень весело будет.
Дядя Вася сделал отвлекающий маневр – он демонстративно расслабился и невинно спросил:
– Отдам, только объясни, что это такое – уум?
Лысый почесал бороду, оперся на трость:
– Это прибор, обычный серийный прибор. У каждой вещи есть своя суть, скрытая душа, так сказать. Вот он и преобразует вещь соответственно ее, гм, душе… – мужичок плавно повел свободной рукой в лекторском задоре. Этого момента Василий Иванович и ждал. Шагнув вперед, он с размаху хрястнул зажатым в кулаке уумом по черепу гостя. В комнате глухо ухнуло, рука у дяди Васи слегка онемела.
– Даже так? – удивился лысый. Дядя Вася отшатнулся.
Штиблетный выставил вперед тросточку и начал кричать несусветные, но страшные слова. Василия Ивановича охватила слабость. Судорожно он поднял руки, защищая лицо и случайно ткнулся глазом в уум. Лысый всхлипнул и уронил тросточку – дядя Вася ненароком посмотрел на него через прибор. Видимо, от удара уум сломался, потому как без всякой подкрутки превратил гостя в черную жидкую слизь. Слизь кипела и продолжала бормотать.
В комнате резко потемнело. В ужасе, не отрывая уум от глаза, Василий Иванович принялся лихорадочно оглядываться по сторонам, ища спасения. Вещи, мельком задетые волшебным взглядом уума, ожили – запрыгали, заорали; хохот, лай, визги, стоны, предсмертный вой, бешеный рев – все сразу обрушилось на бедного Василия Ивановича. Грязь уже ползла по его брючине, сопливо лезла в тапки. Поскользнувшись, дядя Вася развернулся к зеркалу и увидел сквозь приборчик в стекле дракона. Свое духовное отражение.
– Нет, только не это! – хотел заорать Василий Иванович, но опоздал.
Глазница его резко сузилась, намертво зажав перед вертикальным зрачком проклятый уум, лапы бряцнули когтями по полу, проломив его до бетона, бронированный хвост высадил окно.
Дядя Вася… дракон Василий Иванович взревел, спалив сразу полквартиры плазменной струей, легко выломал бетонную стену и, неуклюже работая крыльями, поднялся в небо. Это было эффектно – дракон в небе! Даже красиво. Дракон испуганно метался рваным полетом бабочки, мотая узкой башкой из стороны в сторону и лупя по городу жутким колдовским взглядом.
Город резко и бесповоротно менял свой облик. Двинулся с места тракторный Театр и, стуча дверями, поехал в сторону реки, омывающей Город; стоявшая напротив Театра помпезная статуя богини победы радостно сорвалась со своего постамента и вьюном теперь вилась вокруг дракона; в разных частях Города возникали хрустальные башни и готические дворцы; появились новые драконы, воздух кишел эльфами и ведьмами; черные мальтийские всадники скакали по центральной,
Театр уже перегородил реку и та бурно стекала через него водопадом, заливая набережную и выбрасывая из себя перепуганных наяд и русалок; в высокую стену Театра, возвышаясь над ним, гневно колотил трезубцем громадный водяной старик с казацким чубом и синей фуражкой на пенной голове.
– Я не виноват, – безостановочно, как заевшая пластинка, истошно визжал из-под облаков дракон-грузчик, но в невероятном шуме его уже никто не слышал.
В обгорелой квартире черная слизь постепенно собралась в комок и трансформировалась в пижона с тросточкой. Лысый мужичок подошел к пролому в стене и, теребя бородку, с любопытством наблюдал за всем этим бедламом.
– Я же говорил, что будет весело, – буркнул пижон, посмотрел на часы. – Пора, однако. Да, сырая реальность, сырая. Так, а кто же ее сотворил? – мужичок достал из заднего брючного кармана потертую записную книжку, полистал странички. – Ага. Ну! Этот наделает, да-да… Ладно, заскочу к нему по пути, пусть заглянет сюда, разберется. Не то они тут точно поубивают сами себя со страха, – и исчез.
Город слегка трусило – это просыпались в недрах земли стоголовые гекатонхейеры. Но землетрясение никого уже не волновало. Потому что и драконы, и ожившие статуи, и полубоги Олимпа, и однорогие циклопы – все стояли и смотрели в небо.
Предзакатное треугольное солнце бесстрастно заливало этот новый мир своими лучами: красными, оранжевыми, желтыми, зелеными, голубыми, синими, фиолетовыми.
Каждыми по очереди.
Завтра
Почту он всегда брал вечером, ровно в шесть, потому что жизнь его была расписана почти по минутам, дневная рабочая жизнь. А с шести вечера до семи утра он принадлежал только сам себе и никому другому. И сегодня, ровно в шесть, Виктор Павлович вошел в подъезд, оставив за дверью на улице весенний дождь и шуршащий слякотный поток серых людей.
Подъезд, как и многие другие, был уныл и стандартен, с матом по штукатурке, битыми лампочками под потолком, с грязным заплеванным лифтом. Обычный типовой подъезд с мятыми почтовыми ящиками между первым и вторым этажом, аккурат напротив вонючего мусоропровода.
Виктор Павлович поднялся к своему ящику, ковырнул его плоским дешевым ключом, вынул газеты и, как обычно, отправился пешком на свой седьмой этаж. Это, считал он, было хорошим моционом в городских условиях; Виктору Павловичу было под тридцать и такая прогулка его не утомляла. Вообще-то по имени-отчеству его величали только на работе. С шести вечера до семи утра его звали «Витя, Витек!», а по очень глубокой пьянке так вообще странно – Витухарий. И представителен он был только в конторе: черный деловой костюм, галстук в тон рубашке, отстраненный взгляд и со всеми на «вы». Дома, то есть вечером, костюм менялся на демократическую «варенку», «вы» на «ты», и становился Витек нормальным мужиком среднего роста, чернявым, жизнерадостным и страсть охочим (взаимно!) до женщин человеком. Нормальный холостяк с деньгами и без комплексов.