Плач льва

Райт Лариса

— Возвращайся в Австралию немедленно!

Женя и не думала медлить. Уже через несколько минут она отменила бронь обратного билета, заручилась согласием владельца московского дельфинария включить ее номер в постоянную программу и отправила в Сидней уведомление о своем увольнении.

— За любовь надо бороться! — отчаянно убеждала ее мама, которая теперь никак не могла смириться с тем, что ее дочь так и не станет миссис Каннингем, не будет жить на берегу океана и вращаться в обществе мировой музыкальной элиты. Что могла ответить ей Женя? Какие аргументы привести? Чем успокоить? Только одним:

— За любовь, мама, за любовь…

Почему люди могут любить на протяжении двадцати лет, а перестают любить неожиданно, например, в четверг на прошлой неделе? Никто не знает ответа на вопрос, откуда приходит и куда исчезает

это чувство. Не знала и Женя. Сколько ни пыталась, не могла осознать, когда, как, почему тот узел, который привязывал к ней Майка и заставлял бессчетное количество раз пересекать мир, стал слабеть и в конце концов развязался вовсе. Майк пытался снова затянуть его и заранее знал, что без Жениной помощи ему не справиться. А Женя помогать не хотела, не желала строить зыбкие замки из песка, которые в любой момент могут рассыпаться. Она не хотела бороться за то, что ушло у него, а в ней осталось. Это он не мог справиться без нее, а она вынуждена была без него справляться. Без него снова привыкать к жизни в уже ставшей чужой Москве, без него слушать радио, угадывая с первых аккордов разрывающие душу его любимые мелодии, без него сосуществовать с мыслью о том, что у нее никогда не будет детей, без него придумывать новые номера, расти, подниматься, становиться старшим тренером, заместителем директора и, наконец, директором дельфинария. Женя ни разу не пожалела о мгновенно принятом решении остаться в Москве. Уже через год после возвращения она знала, что молодая, симпатичная австралийская аспирантка ждет ребенка, и это событие казалось ей логичным и правильным. В ней не было злости. Она простила и отпустила и Майка, и его мать, и тем более его ни в чем не повинное будущее дитя.

«Время лечит», — снова говорили все вокруг. И оно действительно исцеляло: поило живительной микстурой в виде профессиональных успехов, кормило таблетками смеха, улыбок, внимания появившихся на свет племянников, выбрасывало дозами целебного спрея возникающие периодически потоки мужского внимания. Женя лечилась. Она старалась не вспоминать ни о Майке, ни об Австралии, ни обо всей истории ее так и не состоявшегося семейного счастья. И только одно не могла она забыть, только одно при всем желании не могла простить, только одного не могла принять: появления на горизонте той самой безразличной ко всему волны. Она появлялась снова и снова: приходила в снах, возникала в памяти, рождалась в вопросах людей.

Вот и сейчас мужчина пытливо смотрит на нее и мягко, но вместе с тем требовательно повторяет:

— Расскажешь?

Женя знает, что она обязательно это сделает: расскажет, и непременно ему. Но сегодня она еще не готова. Не готова принять, поверить, впустить. Не готова мучить своими воспоминаниями человека, которому хватает своих скелетов в шкафу, пылящихся на полках в многолетнем ожидании того, что от них наконец пожелают избавиться. Она ничего не говорит, просто мотает головой:

— Как-нибудь в другой раз, ладно?

Артем пожимает плечами: ему обидно, его не хотят подпускать ближе, он бросает с горечью:

— Надо давать людям шанс.

Женя пристально, задумчиво смотрит на него, будто решает: сказать — не сказать? И все-таки говорит:

— И не только людям.

Артем мгновенно понимает, что она имеет в виду. Если она читала о нем, помнила о том, что произошло с его семьей, то должна знать и о том, как он поступил с Дианой. Можно ли чем-то ответить на предъявленное обвинение? Нужно ли? Разве слова имеют значение тогда, когда необходимы поступки? Не имеют. Поэтому Артем молчит, поэтому не собирается ничего говорить. Он намерен действовать, и действовать сейчас же, немедленно, не откладывая больше того, к чему так долго готовился, ни на день, ни на час, ни на минуту.

Он сам не свой, он беспокоится, переживает, волнуется. Все чувства, все муки и страдания — на его лице. Артем не скрывает своего состояния, но и не объясняет его. Он лишь подталкивает Никиту и Веронику, которых привел с репетиции, к матери, и пытается тут же исчезнуть, но Юлин растерянный вопрос все же догоняет его:

— Ты куда?

За последние недели она привыкла к тому, что Артем позволял себе задержаться в ее доме, охотно пил чай, рассказывал о новой работе, о репетициях, о животных. Юля обрадовалась. Она, как голодная собака, которой неожиданно бросили кость,

снова приободрилась, встряхнулась, расправила крылья, обрела надежду, которую потеряла сразу же, как только обратила внимание на то, что в рассказах Артема постоянно присутствует другая женщина. «Женя предложила такой интересный трюк, Женя разрешила Никите поплавать лишних полчаса, Женя хочет вызвать врача, потому что моржонок Сары медленно прибавляет в весе».

Никогда еще Юлин план по достижению любви не был так далек от реализации, как сейчас. Он снова разваливается, расклеивается, оказывается невыполнимым. Это не удивляет и даже не угнетает. Юля смирилась с таким положением вещей. Если необходимо вписаться в подобный жизненный поворот, она это сделает, даже не поцарапав бортов своего автомобиля. Ей не привыкать отступать, отходить на второй план, скрывать свои чувства. Только одно ее действительно беспокоит, только одно заставляет страдать, только одно настораживает: чувства Артема, его состояние лихорадочного волнения, какого-то необъяснимого возбуждения, которое не видела она за все годы знакомства.

Потому и забывает Юля о тактичности, потому и выбегает на лестницу, потому и кричит ему вслед: «Ты куда?» — но, услышав ответ, лишь удивленно пожимает плечами и уходит обратно в квартиру, чтобы слушать трескотню детей, отвечать на телефонные звонки заказчиков, готовить еду и рисовать очередные проекты — и пытаться найти объяснение этому странному и совершенно нелепому ответу:

— В зоопарк.

29

Вольер огромный и пустой. Артем ожидал увидеть ряд клеток, через прутья которых можно едва ли не потрогать животных. Таким представал зоологический сад в его сознании, такими были его детские воспоминания о зоопарке. Конечно, в московском и клетки должны быть побольше, и звери поухоженнее, но такого размаха Артем не ожидал. В собственном загоне резвятся пингвины, белые медведи наслаждаются искусственным снегом и выпрашивают подачки у непритязательной публики, верблюды подходят к самому краю ограждения и в обмен на угощение позволяют дотрагиваться до себя тем отчаянным, кто не боится в случае недоразумения испачкать одежду. Внутри каменных джунглей сидят гориллы, в просторном бассейне играют моржи, в пруду чинно стоят фламинго, не спеша плавают утки, лебеди, пеликаны и огромные карпы. Все что-то делают, чем-то занимаются, куда-то направляются, и только в том отсеке, над которым висит табличка с надписью о том, что известная компания — производитель газировки опекает африканскую львицу, никого нет.

Артем останавливается у пустого вольера. Мимо проходят люди, недоуменно оглядываясь, будто стараясь угадать, зачем мужчина неотрывно смотрит в загон, в котором нет ничего интересного. Некоторые замирают рядом на несколько секунд, вытягивают шеи, вертят головой, пытаясь все же отыскать зверя, но тут же недоуменно пожимают плечами, спешат дальше к оленям, жирафам, медведям. Артем не замечает ни движения людей, ни его отсутствия: мир перестал существовать, а точнее, сократился до размеров того черного прямоугольника, из которого рано или поздно должна все-таки появиться она. Она — та, которую он столько лет не хотел видеть и встречи с которой жаждал сейчас больше всего на свете. «Какая она? Наверное, постарела. Двадцать лет — солидный возраст. Конечно, в неволе львы живут и больше тридцати, но кто знает, как могли сказаться на здоровье последствия того дикого случая? А кисточка на хвосте все такая же пушистая? Как она гонялась за ней, когда была котенком… Бывало, скрючится вся и вертится волчком, пока не упадет. Какая она теперь? Гордая или покладистая? Ласковая или злющая? По-прежнему любопытная или уже равнодушная? Интересно, а команды помнит? А цирк? А представления? А аплодисменты? А меня? А то, что я сделал? А простила ли?»

Артем не чувствует времени. Он не мог бы сказать, сколько минут провел в ожидании, неустанно придумывая для себя все новые и новые «а…». Оказалось, не час и не два: гораздо дольше. И вопросы себе повторяет он не один десяток раз, и прерваться его заставляет неожиданное обращение:

— Вам следует пройти к выходу.

— …

— Гражданин, вы слышите? Зоопарк закрывается.

— Да? Но я… Мне надо… Понимаете, это важно…

— Все важное теперь только завтра с десяти до девятнадцати.