Плачь, Маргарита
Шрифт:
— И ты думаешь, это всерьез?
— Я вижу. Она влюблена. А Вальтер Гейм достоин глубокого чувства.
Роберт фыркнул.
— Достоин чувства! Можно подумать, чтобы вызвать чувство, нужны достоинства!
— Он умен и талантлив. Он будет все сильнее ее притягивать. Ему есть чем.
— Что же ты предлагаешь? — поморщился Лей.
— Во-первых, все рассказать Руди. Он как никто знает Адольфа, чувствует его.
— Слишком поздно. Если я расскажу все, он мне уже не простит.
— Он лучше, чем ты о нем думаешь.
— Боже упаси! Это будет еще хуже!
— Роберт, я подумала… Я могла бы сама поговорить с Адольфом. Тогда удалось бы многое скрыть.
— Спасибо, Эльза. Ты настоящий друг. — Лей даже встал и поклонился ей. — Но придется еще подождать.
— Чего?
— Пока я не деградирую настолько, чтобы спрятаться за спину беременной женщины.
— Боже мой, при чем здесь ты? Почему непременно нужно подставлять себя под удар, как с тем кабаном? Это всего лишь судьба.
— Универсальное оправдание! Но это не судьба, а я повез тогда девочек в театр. Это я позволил нашему реалисту поговорить с ней. Это я, узнав обо всем, ничего не предпринял. Это, наконец, я сегодня здесь, подобно отряду прикрытия…
— Роберт, у тебя не было выбора!
— Выбор всегда есть.
— У тебя рука горячая. — Она встала. — Во всяком случае, твоей вины в случившемся нет, и в каком бы перманентном психозе мой муж ни пребывал по отношению к Адольфу, он не слепой. Пойдем. Нужно возвращаться.
Лей пошел за ней, не поднимая глаз. Эльза впервые высказалась так убийственно прямо, и он невольно поразился ее выдержке в течение многих… уже очень многих лет.
Они возвратились в первый зал, где молодежь продолжала горячо спорить вокруг Шлихтера и Гейма, который после ухода Лея принялся энергично высказываться. Шлихтеру Вальтер Гейм откровенно нравился; однако мэтр выполнил просьбу Лея и произнес тираду о «фатальном одиночестве творца», многих задевшую за живое.
Неприятно взволновала она и Вальтера. Провожая Ангелику до машины, он по-своему истолковал ее задумчивость и, остановившись, обнял за плечи, заглянул в милые, невероятного цвета глаза. Они стояли у всех на виду, но эти все были ему безразличны.
— О чем ты сейчас думаешь? Скажи мне.
— Я думаю, какие вы все умные, а я… Мне стыдно за себя. Я так мало знаю. Я так много должна… — Она не договорила и быстро погладила его по щеке. — Ты не разлюбишь меня?
— Я не разлюблю тебя и после смерти. Зачем он это сказал? Он никогда не любил громких фраз и не верил в них, но сейчас ему казалось: он говорит правду.
Она села в машину. Вальтер шагнул в сторону, наткнувшись на пасмурный взгляд Лея. В этом взгляде уже не было блеска стали, скорее — сероватая скука предрассветного неба и грусть долгого ожиданья.
«Он лучше, чем ты о нем думаешь», — сказала Эльза. С другой стороны, этот «перманентный психоз»… Что делать и на каких весах взвешивать потери прошлые и те, что предстоят? Роберту
— Пока жар не уменьшится, его нельзя трогать. Так мне подсказывает интуиция.
Вернувшемуся из Промышленного клуба Гессу он признался, что с подобным состоянием сталкивается впервые.
— С ним уже было так на моей памяти дважды, — сказал Рудольф. — Первый раз наш деревенский лекарь лечил его льдом и холодными простынями. После второго раза он основательно напился, и это больше не повторялось до сегодняшнего дня.
— Что ж, понятно, — кивнул Брандт. — Выраженная психопатия. Слишком непредсказуемо. Я бы не взялся сейчас вмешиваться. Организм сильный. Сердце здоровое. Пока подождем.
Прошло около часа; на лбу и висках Роберта появились капли пота, и он начал что-то бормотать. Сначала никто не вслушивался. Но вскоре сидящая рядом с ним Маргарита испуганно поглядела на брата.
— Руди, он… с тобой говорит.
— Бредит, — поморщился расстроенный Рудольф. — Может быть, уже можно перенести в постель? — обратился он к Брандту. — Или хотя бы раздеть?
Но тут не только он — все ясно услышали произнесенную Леем вполне отчетливо фразу:
— Они виделись каждый день в парке у дома, и я об этом знал.
Гели, находившаяся в гостиной, тихо ахнула. Эльза сделала непроизвольное движение к Роберту, но Брандт удержал ее руку.
— Нет, нет, фрау Гесс, его нельзя сейчас трогать.
А Рудольф медленно обвел взглядом женские лица: на всех трех было беспокойство, переходящее в страх.
— Нет, я не шпионил за ними, — почти спокойно продолжал Лей. — Я просто все время слышал, что происходит. Я не мог и не хотел мешать. Да, не хотел. Я не оправдываюсь. Но ты должен знать. У этой девочки сердце… Оно любит так, как любит. Прости меня, Руди.
— Что это? О ком он говорит? — Гесс повернулся к жене. — Объясни мне, пожалуйста.
Гели опрометью выскочила из комнаты.
— О ней? — Рудольф снова повернулся к Лею. — Та-ак… Продолжай, Роберт. Это интересно.
Но Роберт молчал. На его пылающем от жара лице появилась слабая улыбка. Гесс отшатнулся.
— Что это такое? Карл, объясните мне!
— Галлюцинация. Он видит вас и говорит с вами.
— О чем? О чем он говорит?
— Видимо, о том, что его мучает в действительности. Психопатия, загнанная внутрь. У него слишком сильная воля. Хотя, повторяю, я подобного еще не наблюдал.