Плач палача
Шрифт:
Она была такая красивая в своем длинном платье с глубоким вырезом сзади. В эту ночь она забыла о своей привычке прятать глаза и стараться быть незаметной. Она царила, не боясь обращать на себя внимание. Алевтина смеялась, украдкой наблюдая за Гриневым, и успокаивалась: он сосредоточен на ней, его взгляд скользит по ее фигуре. Она не может ошибаться! Она была уверена в том, что сегодня выглядит неотразимо. Эта уверенность делала ее необычайно привлекательной. Плюс к этому волосы ее были тщательно уложены в замысловатый узел, несколько локонов свисали, мягко ложась на плечи. Гринев смотрел на нее, думая о том, что она родилась не в свое столетие – хотя бы лет на сто раньше.
Оставшись вдвоем, они не сразу начали разговор. Алевтина выключила в прихожей свет и вернулась в комнату. Гринев разлил по бокалам шампанское, один из них подал хозяйке.
– Я никогда не пила столько вина, – улыбнулась Алевтина. – И мне никогда не было так хорошо, как сегодня.
– Значит, таким будет и весь год. Вы верите в приметы?
– Не знаю. Я не думала об этом. Наверное – нет. В какие-то силы, которые помимо нашей воли определяют события в жизни, – верю. Только я не знаю, как их назвать? Рок? Судьба? Рука Всевышнего?
– Все в жизни не случайно. И просто, и сложно, – задумчиво сказал Антон Савельевич, но тут же подумал, что эта ночь не годится для философских разговоров. Неповторимое время начала нового отсчета времени – его нужно проводить особенно, заполнить чемто запоминающимся. Гринев улыбнулся, поднимая бокал. – За вас, Алевтина Михайловна, за прекрасную хозяйку. Теперь я точно уверен в этом.
– Спасибо, – оба медленно выпили и осторожно поставили бокалы на стол.
Снова возникла неловкая пауза. Гринев решил, что на этот раз первым нарушит молчание. Прямо глядя Алевтине в глаза, он сказал:
– Я так рад, что переборол себя и замечательно провел время. Я ведь отшельник, давно и, думал, навсегда.
– Никогда бы не подумала такого о вас, – удивленно подняла брови Алевтина. Она взяла конфету, развернула шелестящую обертку и протянула ее Гриневу. Тот улыбнулся, но отрицательно покачал головой.
– Спасибо, сегодня много сладкого, слишком много для меня.
– А я обожаю конфеты. Сказывается детство, наверное.
– А я не могу заснуть, если дома закончился хлеб, – признался Гринев.
– Серьезно? – Алевтина поняла, что между ними должно быть больше общего, чем кажется на первый взгляд. Но после паузы сказала: – Вы не похожи на отшельника. Вы производите впечатление очень общительного человека, легко находящего общий язык.
– Да? Ну и слава богу. Значит, не все потеряно.
– В вашем ли возрасте быть пессимистом?
– Мне за сорок, – Антон Савельевич хитро сощурился. – Я, как женщина, не люблю говорить о своем возрасте. Это не кокетство. Может быть, потому, что в свои годы я так и не достиг того, к чему стремился… Иногда мне кажется, что я занимаю чужое место под солнцем. Тот, другой, добился бы гораздо большего, а я…
– Вам грустно, грустно и тяжело на душе. Не нужно притворяться – я вижу. Освободитесь от горечи. Мы остались одни. Можно не притворяться, только две пары глаз, никого больше… – Алевтина заметила, как Гринев подался к ней всем телом, через стол, словно хотел обнять, но забыл о преграде между ними. Ей стало не по себе. Она сказала то, что женщина первой
– Извините, я совсем не хотел превратить этот чудный праздник в ночь исповеди, – Гринев виновато усмехнулся, и Алевтина подумала, что он сделал это так по-детски.
Беззащитный, потерявший лоск, не решившийся на откровенный разговор, он тяжело опустился на стул. Он так не вовремя занялся самокритикой – это всегда действовало на него удручающе. Хорошее настроение улетучивалось, оставляя в душе неприятный осадок от сознания собственной никчемности. В этот новогодний вечер он на время забыл о том, кто он есть, позволив себе окунуться в согревающее тепло зарождающегося чувства. Где-то в другом измерении остались Вера, сын, холодный дом, постель, в которую он давно ложится один, стараясь поскорее уснуть. Самое ужасное, когда Вера вдруг решает возобновить отношения и бесцеремонно приходит к нему, полусонному. Он не сразу находит в себе силы сопротивляться, а потом позорно соглашается на близость, воспоминания о которой жгут щеки утром. Стыд не позволяет ему смотреть в глаза домашним. Антон нервно повел плечами, вспоминая об этом. Он понял, что должен сегодня освободиться от своих призраков.
– Вы можете мне помочь, – вдруг тихо сказал Гринев.
– Что это означает? – настороженно спросила Алевтина.
– Я не хочу уходить. Мне некуда идти, – в этот момент Гринев был уверен, что поступает единственно верно. – Позвольте мне остаться.
– Это невозможно, – прошептала Алевтина. Антон Савельевич поднялся из-за стола, намереваясь подойти к ней, но, увидев страх в глазах женщины, остановился. – Это неправильно.
– Я знаю, – согласился Гринев. Каждый вложил свой смысл в сказанное. Алевтина имела в виду, что они слишком мало знают друг друга, что она не может вот так взять и оставить его в своем доме. А Гринев – что он не свободен, у него есть семья, о существовании которой Орлова наверняка знает. Он ошибался, она придерживалась собственных правил. – Вы мне нравитесь давно. Знаете, вы были первой, на кого я обратил внимание, войдя в корпус института. Я шел за вами, наблюдая за необыкновенно легкой походкой, грацией движений. Я даже предположить не мог, что вы окажетесь в моей лаборатории.
– Как странно, я обычно ощущаю взгляд, – удивилась Алевтина. – Даже споткнуться могу. Однажды каблук сломала.
– У меня были светлые мысли, поэтому обошлось без приключений.
– А сейчас?
– Что?
– Какие мысли у вас сейчас? – она не заметила, что делает шаги навстречу. И Гринев, и Алевтина медленно приближались друг к другу.
Оказавшись совсем близко, она почувствовала жар его дыхания. Закрыв глаза, она ловила этот растворяющийся в воздухе поток, подставляя ему свое пылающее лицо. Даже на высоких каблуках она была намного ниже Гринева. Спрятав лицо у него на груди, Алевтина ощутила легкое прикосновение: он взял ее за руку, слегка сжимая пальцы.
– Я влюблен, значит – светлые и полные надежды, – признался Гринев, и признание далось ему так легко. – Мне хочется признаваться вам в любви. Вы не будете смеяться надо мной?
– Нет, не буду.
– Вы очень красивая, – начал Гринев и глубоко вздохнул, пытаясь справиться с нарастающим волнением. – У вас необыкновенные глаза. Наверное, вам часто говорили об этом?
– Первый раз, – выдохнула Алевтина, пытаясь высвободить пальцы, – Гринев не заметил, что сжал их слишком сильно. Он боялся пошевелиться, спугнуть необыкновенное состояние ощущения близости желанной женщины.