Плач перепелки

Чигринов Иван Гаврилович

— Мы тут люди новые, и нам неизвестно, где стоят какие части. Вам лучше пойти на сборный пункт. Там вас назначат куда, следует. А этот товарищ, — лейтенант кивнул на Чубаря, — должен пойти в Журиничи. Там формируется ополчение.

— Но нам было приказано…

— Напрасно вы так, — улыбнулся Шпакевичу лейтенант, — все мы тут свои…

Тогда поспешил выступить вперед Чубарь.

— Товарищ лейтенант, где искать те Журиничи?

— Вот это уже другое дело, — воскликнул лейтенант, которому, видимо, набили оскомину подобные разговоры. Он вышел из-за стола, поправил движением плеч шинель и показал рукой в окно: — Пойдете по этой улице, потом повернете налево. И все время держитесь левой стороны. Как начнет расходиться

дорога, так поворачивайте на левую. Сколько у нас теперь? — Он вынул из кармана часы, щелкнул серебряной крышкой. — Ну что ж, если ворон в поле не ловить, то еще засветло можно дойти до Журиничей. Там у них свое начальство. Пускай разбираются с вами. Кстати, вы коммунист?

— Да.

— Словом, вам туда…

— А может, и он пускай с нами на сборный пункт идет, товарищ лейтенант? — встрял в разговор Шпакевич, которому жалко стало отпускать Чубаря.

— Нет, нет, — замахал рукой лейтенант. Мы не военкомат. На улице Шпакевич долго тряс руку Чубарю.

— Вот, Родион… — сказал Шпакевич с явным огорчением. — Если б мы вышли в расположение своего полка, то… словом, тебя не отпустили б. А тут, видишь, свои порядки…

Холодилов тоже искренне сожалел о том, что приходится расставаться с Чубарем.

Шпакевич снял с себя шинель, накинул Чубарю на плечи. Шинель не совсем подошла веремейковскому председателю — была коротка и тесновата. Это рассмешило сначала непосредственного Холодилова, а потом и самого Чубаря. Шпакевич еще больше нахмурился.

— Ничего, — сказал он, — пока там, в твоем ополчении, выдадут тебе что-нибудь потеплее, носи эту. До тебя я немножко не дорос, факт, но ничего, пригодится. А мне дадут. Солдат без шинели долго не будет.

Чубарь вдел руки в рукава и как-то по-мальчишески принялся оглядывать себя, глаза его при этом тепло повлажнели.

— Ну, бывайте, — сказал он тихо.

Но не успел Чубарь сделать и десяти шагов по улице, как из хаты на крыльцо выбежал лейтенант и крикнул вдогонку:

— Эй, товарищ! Чубарь обернулся.

— Винтовку надлежит сдать!

Чубарь удивленно посмотрел сперва на лейтенанта, потом на Шпакевича, который тоже остановился, услышав неожиданное распоряжение.

— Товарищ лейтенант, — подался к крыльцу Шпакевич, — это его винтовка. Товарищ Чубарь получил ее в военкомате и имеет на то удостоверение.

Внезапное заступничество вдруг возмутило лейтенанта, и он сказал уже более непререкаемо:

— Надо выполнять приказ. Товарищ часовой, — бросил он красноармейцу, стоявшему на крыльце, — примите оружие!

Часовой сбежал с крыльца, забрал у Чубаря винтовку, тот даже заупрямиться не успел.

Неожиданное распоряжение лейтенанта сперва лишь смутило Чубаря, но чем дальше он отходил от Пеклина, где расстался со спутниками, тем глубже западала в душу обида, даже злость. Нелепым и ненужным казалось то, что у пего отобрали винтовку, хоть она ни разу и не понадобилась Чубарю, не была пущена в ход, так как ни десанта, ни шпионов-диверсантов над Веремейками враг не сбросил, но незаметно и постепенно он привык к ней так же, как привыкает хромой к клюке.

Быстро темнело. Чубарь не отмерил и двух километров пути, а картофельное поле, через которое он шел и которое все не кончалось, уже будто растворилось на глазах, и вскоре можно было распознать только близкие предметы да еще самую дорогу. Часы лейтенанта показывали тогда, наверное, краденое, время. Как и повелось с недавних пор, в прифронтовых деревнях не зажигали огни, иначе их видно было бы в темноте за много километров. Собачьего лая, этого привычного звукового оформления вспугнутых деревенских околиц, также не было слышно сегодня. Чубарь ни на минуту не выпускал из головы совета, который дал ему лейтенант, — держаться левой стороны, но как только стемнело, стало трудно ориентироваться.

Со слов лейтенанта Чубарь заключил, что Журиничи от Пеклина недалеко, однако и через

три часа своего путешествия он никак не мог дойти до них. Наконец настал момент, когда он уже с трудом передвигал ноги. Дорога отнимала силы, хотя многие в свое время могли позавидовать его выносливости. Постепенно Чубарь начинал понимать, что сегодня вряд ли удастся попасть в Журиничи, на худой конец было бы неплохо набрести хоть на какую-нибудь деревню.

И вдруг на дороге послышалось:

— Хальт!

Чубарь даже не понял, откуда долетел этот короткий и непонятный окрик. Он настороженно остановился. Кто-то недовольным голосом заговорил впереди на чужом языке, и Чубарь ужаснулся — фашисты!.. Оторопевший, почти инстинктивно отскочил он в сторону от дороги, но неудачно — правая нога угодила в какую-то яму. Чубарь попытался высвободить ногу, да ничего не получилось. Потеряв равновесие, он головой вперед полетел меж борозд, хватаясь руками за скользкую картофельную ботву. Это его, очевидно, и спасло. Сразу резанула трескучая очередь из автомата, потом вторая, третья… Огненные строчки прошили на высоте метра от земли темноту, устремились мимо. На дороге застучали сапоги. Чубарь плотнее залег в борозду, казалось, даже перестал дышать. Но фашисты близко не подходили. Вели между собой разговор почти на том же месте.

— Генуг. Вир фершойхен нур ди хазеи.

— Айн тирхен нидерцукнален, Курт, дас вере вас фюр.унс гевезен. Их хабе шён швайнефляйш я цум коцен зат. Дэр арш кнурт мир фон ден эрбзенконсервен.

— На эбен, Ганс. Айн хазенбратен лэст айнем гут гефалеи, дас браухен вир эст рехт.

— Морген зеен вир маль. Их гляубе дох айнен гетрофен цу хабен?

— Ай во! Нихт айнмаль айн шрайнсн вар пу хёрсн. Ди штербенден хазен шрайен я фаст ви дэ меншен.

— Визо ден. Офтерст комет аух ганц штиль фор [4] .

4

— Хватит нам зайцев пугать.

— Неплохо было бы, Курт, попасть уже и в зайца. А то надоела эта свинина, да и задница от гороховых консервов болит.

— Твоя правда, Ганс. Жареная зайчатина — оно как раз то, чего не хватает нам теперь.

— Завтра посмотрим, может, действительно подстрелили?

— Но даже крика не было слышно. Они же всегда вопят перед смертью, как и люди.

— Бывает, что и не вопят (нем.).

Но вот голоса утихли, и Чубарь еще больше насторожился, весь превратился в слух, чтобы не пропустить ни единого звука. Немцы действительно отходили по дороге в обратном направлении. И как только Чубарь убедился в этом, сразу же почувствовал, что его трясет, как в лихорадке. Полежал неподвижно, а потом приподнялся на корточки и тихо, чтоб не наделать шума, пополз по борозде. Ползти было очень неудобно — мешали полы шинели, которые Чубарь никуда не мог подоткнуть, а также борозды, что шли вдоль дороги и, таким образом, находились теперь поперек его пути. Полз Чубарь до тех пор, пока не одеревенели руки. Оставалось выбирать одно из двух — либо отдышаться, лежа в грязной борозде, либо стать на ноги. Чубарь выбрал последнее. Но, перед тем как подняться, прикинул, далеко ли отполз от того места, где произошла неожиданная встреча с немцами. Очевидно, это был какой-то патруль. По времени выходило, что до дороги, если, конечно, точно взято направление, было метров триста. Хотя это и небольшое расстояние, но можно было выпрямиться. Чубарь оттолкнулся руками от земли, встал. Минуту-другую прислушивался. Ничего подозрительного не улавливал. Тогда он вытер о шинель испачканные руки и, спотыкаясь на бороздах, пошел напрямик. Инстинкт самосохранения гнал его, как зверя, от того места, где он чуть не погиб. Ему было все равно куда идти, лишь бы не оказаться утром на виду у немцев.