Плачущий ангел Шагала
Шрифт:
В Витебске становилось страшнее с каждым днем. Напуганный, Авигдор бежал куда глаза глядят. Москва, Смоленск, провинция. Он много где пытался зацепиться. Преподавал рисование и черчение в обычных школах. Сам почти не писал, не до того, когда по ночам гадаешь с замирающим сердцем: придут к тебе или к соседу? Но спрятаться от кровавого маховика, перемалывающего людские жизни, было невозможно. Даже до самой глухой деревеньки доезжал автомобиль с красными демонами. Какая разница, где арестуют, подумал Авигдор и вернулся домой.
Он
Конечно, уехали. Такие всегда выкрутятся. А он остался здесь, без денег, без связей, рискуя вот-вот быть раздавленным жерновами репрессий.
…– Пришли, – коротко бросил сопровождающий, и Авигдор вздрогнул от его голоса, как от удара плетью. – Следователь ждет.
В узкой прокуренной комнате, куда, неловко переминаясь с ноги на ногу, вошел Меклер, стояли стол и два стула. Кругляш висевшей на потолке лампы оставлял в тени массивный сейф. С него с мерным стуком капала кровь, на крышке что-то белело. Авигдор присмотрелся и вздрогнул. В кровавом месиве виднелись полураскрошенные зубы, наверное, предыдущего допрашиваемого.
– Вы не по политическому делу, – перехватив его взгляд, усмехнулся следователь и провел ладонью по бритой голове. – Разберемся быстро. Итак, в каких отношениях вы состояли с Юрием Михайловичем Пэном, обнаруженным в своем доме на улице Гоголевской с тремя ножевыми ранениями в грудь?
Уверенно. Спокойно. Четко. С небольшой паузой, небольшой. Она нужна для того, чтобы сделать вид: он обдумывает то, что давно уже обдумано.
– Художника Пэна я знал приблизительно с 1905 года. Я взял у него один двухчасовой урок; мне было тогда 10–13 лет. Прекратил заниматься у него вследствие того, что мне не нравилась неряшливость его квартиры.
– Подождите! – забормотал следователь. – Я же записываю!
Авигдор с трудом отлепил взгляд от кровавого пятна на крышке сейфа. И посмотрел на стол. Думал успокоиться, глядя на мерно поскрипывающее перо следователя, но неожиданно отвлекся. У него вдруг получилось прочитать название одного из документов: «Виктор Сергеевич Меклер, характеристика». «Одинокий, ущербный», – старательно разбирал он. В глазах сразу защипало. Кто это, интересно, дает ему такие оценки?
Ущербный. Ущербный! Но почему? За что? Ведь он точно такой же, как Мойша! Только лучше!!! Только – не повезло…
…Ни славы, ни признания, ни любви.
Дышать нельзя, жить нельзя, ничего нельзя. И вытравить из своей крови, из мозга, из плоти эту разъедающую заразу, заставляющую шептать о ненависти, – тоже невозможно.
Десятки, сотни, миллионы раз Авигдор вспоминал, как они вместе были в училище, как ходили к Пэну, как уезжали в Санкт-Петербург и Париж.
Только их лица, являвшиеся прежде почти зеркальным отражением друг друга, с годами стали различаться так же сильно,
«Я попался в паутину зависти быстро и незаметно, – думал Меклер, разглядывая себя в зеркале. Ранние скорбные морщины становились все четче. – Зависть забирает все, без остатка. В этом плане она страшнее, чем старость».
На какой-то период ему сделалось легче.
Мойша и Белла в Париже, не пишут. Родственников у них почти не осталось, да и боятся они посылать письма тем, кто уцелел, опасаются навлечь беду.
Нет новостей – и чудовище внутри становится почти ручным, засыпает, дремлет. Кажется, оно разучилось мучить, забыло все свои изощренные пытки.
Как гром, как обух, как конец света – статья в случайно попавшемся на глаза журнале об искусстве. Польский журнал, зарубежные художники. И среди них – Мойша.
Мойша, улыбающийся за мольбертом, в окне бежит Сена. Мойша задумчивый, путешествует по Палестине. Мойша довольный – кучерявая Идочка обхватила тонкими ручонками его шею.
«Ненавижу!»
Вдох.
«Почему ты не умер!»
Выдох.
«Как жаль, что я не могу убить тебя», – стучит в висках всегда, постоянно, каждую секунду.
– Вы все равно убьете…
Эти вдруг вспомнившиеся слова Казимира Малевича словно пробудили Авигдора ото сна.
То, что надо сделать, представилось четко, ясно, в мельчайших подробностях.
Это Иегуда Пэн виноват в том, что Меклер так страдает. А кто еще? Он научил Сегала держать кисть в руках. Если бы не его школа – Мойша стал бы грузчиком, как отец. И Авигдор бы жил! Жил, а не мучился, как теперь.
За боль надо мстить.
И Иегуда Пэн за все заплатит.
В том, что придется совершить убийство, Авигдор Меклер не сомневался ни секунды. Появился смысл, появились силы, проснулся интерес к жизни… и смерти…
Вакханальный танец мыслей. Как это сделать? Чтобы быстро и наверняка и чтобы не нашли, разумеется?
То Авигдор хотел пригласить Пэна на этюды и там, в лесу или на берегу реки, убить, быстро и красиво. Потом он пугался возможных свидетелей и склонялся к тому, что лучше все сделать у Пэна дома.
Это было яркое, мучительное состояние. Которое вдруг прошло, когда Авигдор осознал: он в домике у Пэна, сжимает в руках окровавленный нож, тело учителя неподвижно и скованно…
«Что я наделал?!» – мысль номер два.
Первым был скорее неосознаваемый порыв. Тем же окровавленным ножом, оборвавшим жизнь Иегуды Пэна, Меклер вырезал из рамы подаренный Сегалом своему учителю холст. Авигдор знал, что с ним сделает. Загрунтует, а потом напишет потрясающий этюд. И станет выше Мойши. Хотя он ведь и так выше, лучше, талантливее. Это очевидно.
…– Распишитесь вот здесь, и вы свободны. Распишитесь! Слышите меня, товарищ Меклер?!
Потеряв терпение, следователь грохнул кулаком по столу и повторил:
– Распишитесь, и вы свободны.